Джоанн Роулинг - Гарри Поттер и философский камень

— Удачи, Гарри, — прошептал Дамблдор. Он повернулся на каблуках и исчез, взмахнув плащом.

Лёгкий ветерок шевелил листья живых изгородей на Бирючинном проезде, тихо и опрятно лежавшем под чернильно-синим небом. Гарри Поттер, не просыпаясь, перевернулся на бок в одеялах. Детская ручка накрыла конверт с письмом. Он спал, не зная ни о том, что особенный; ни о том, что знаменит; не зная, что через несколько часов его разбудит крик миссис Дёрсли, которая откроет дверь, чтобы выставить на крыльцо пустые бутылки из-под молока; не зная, что следующие несколько недель кузен Дадли будет щипать и тыкать его… Он не знал, что в то самое время люди по всей стране тайно встречались, поднимая стаканы в его честь, и вполголоса произносили:

— За Гарри Поттера — за мальчика, который выжил!

Почти десять лет минуло с тех пор, как Дёрсли, проснувшись, нашли на крыльце собственного племянника, однако Бирючинный проезд остался прежним. В то утро солнце поднялось над всё такими же ухоженными садиками; озарило бронзовую табличку с номером четыре на входной двери дома Дёрсли; лучи света просочились в гостиную, почти не изменившуюся с вечера, когда мистер Дёрсли смотрел тот роковой выпуск новостей. Лишь фотографии на каминной полке дали понять, как много времени прошло на самом деле. Десять лет назад здесь было множество снимков чего-то, похожего на надувной розовый мяч в разноцветных чепчиках, — но Дадли Дёрсли вырос, и теперь на фотографиях был запечатлён тучный светловолосый мальчик на своём первом велосипеде; на ярмарочной карусели; за компьютером с папой; в обнимку с мамой. В комнате так и не появилось ни намёка на то, что в семью попал ещё один мальчик.

Но Гарри Поттер по-прежнему жил здесь. Сейчас он спал, но спать ему оставалось недолго. Тётя Петуния уже поднялась, и именно её пронзительный голос разбудил Гарри в то утро.

— Подъём! Вставай! Сейчас же!

Гарри, вздрогнув, проснулся. Тётя снова забарабанила в дверь.

— Вставай! — визгливо крикнула она. Слышно было, как она прошла в кухню и поставила на плиту сковородку. Гарри перевернулся на спину и попытался вспомнить, что же ему только что снилось. Это был хороший сон — кажется, летящий по небу мотоцикл. Гарри не покидало странное ощущение, будто этот сон он уже видел.

Тётя вернулась к двери.

— Ты уже встал? — требовательно поинтересовалась она.

— Почти, — отозвался Гарри.

— Да пошевеливайся же, мне надо, чтобы ты присмотрел за беконом. И не дай тебе бог его пересушить, — в день рождения Дадди всё должно быть безупречно.

Гарри застонал.

— Что ты сказал? — рявкнула тётя из-за двери.

— Ничего, ничего…

День рождения Дадли, — как он мог забыть? Гарри не спеша вылез из постели и начал искать носки. Они обнаружились под кроватью; Гарри стряхнул с них паука и надел. Он привык к паукам, ведь в чулане под лестницей, где он спал, их было полно.

Одевшись, Гарри прошёл на кухню. Стол был практически погребён под подарками Дадли. Похоже, тот заполучил новый компьютер, о котором и мечтал, не говоря уж о втором телевизоре и гоночном велосипеде. Зачем Дадли велосипед, для Гарри оставалось загадкой, ведь Дадли был ужасно жирным и ненавидел спорт, — если только не считать за спорт привычку кого-нибудь колотить. Любимой боксёрской грушей он избрал Гарри, — правда, того нечасто удавалось поймать. Ни за что не скажешь по внешнему виду, но Гарри очень быстро бегал.

Гарри всегда был чересчур маленьким и тощим для своего возраста, — возможно, сказывалась жизнь в тёмном чулане. А ещё меньше и тоньше он казался оттого, что всю свою одежду донашивал за Дадли, а кузен был крупнее него раза в четыре. У Гарри было худое лицо, угловатые колени, чёрные волосы и ярко-зелёные глаза. Он носил круглые очки, перемотанные посередине толстым слоем клейкой ленты, потому что Дадли периодически бил его в нос. Единственное, что нравилось ему в собственной внешности — тонкий шрам на лбу, похожий на молнию. Он был у Гарри, насколько тот помнил, с самого раннего детства, и первый вопрос, который он задал тёте Петунии — откуда взялся шрам.

— Это из-за той аварии, в которой погибли твои родители, — недовольно ответила она. — И не задавай вопросов.

« Не задавай вопросов » — главное условие мирных отношений с дядей и тётей.

Дядя Вернон вошёл в кухню, когда Гарри переворачивал на сковороде бекон.

— Причешись! — гаркнул он в качестве утреннего приветствия.

Примерно раз в неделю дядя Вернон, осуждающе глядя на Гарри поверх газеты, заявлял, что племянника нужно подстричь. Гарри, должно быть, стригли чаще, чем всех его одноклассников, вместе взятых, но смысла в этом не было никакого, — волосы у него очень быстро росли и, к тому же, торчали в разные стороны.

Когда появились Дадли с матерью, Гарри уже жарил яичницу. Кузен был очень похож на своего отца: круглое розовое лицо, короткая шея, маленькие водянистые голубые глазки и густые светлые волосы, аккуратно лежавшие на большой жирной голове. Тётя Петуния всегда твердила, что Дадли похож на ангелочка, — Гарри же про себя звал его «хрюнь-манюнь».

Гарри расставил на столе тарелки с яичницей и беконом, — что оказалось весьма непрото, ведь там почти не осталось места. Дадли между тем пересчитал свои подарки. Лицо его разочарованно вытянулось.

— Тридцать шесть, — буркнул он, исподлобья глядя на родителей. — Это на два меньше, чем в прошлом году.

— Дорогой, ты пропустил подарок тётушки Мардж, смотри, вот он, под большой коробочкой от мамочки и папочки.

— Ладно, но тогда получается всего тридцать семь, — процедил Дадли с побагровевшим лицом.

Гарри, распознав симптомы приближающейся истерики, начал торопливо, как волк, заглатывать бекон, — мало ли, кузен перевернёт стол.

Тётя Петуния, очевидно, тоже заметила надвигающуюся опасность и затараторила:

— И мы купим тебе ещё два подарка, пока будем гулять. Как тебе это, пупсик? Ещё два подарочка. Хорошо?

Дадли задумался. Тяжело задумался. И, наконец, медленно проговорил:

— Значит, у меня будет тридцать… тридцать…

— Тридцать девять, мой сладенький, — подсказала тётя Петуния.

— А-а, — Дадли тяжело плюхнулся на стул и схватил ближайший свёрток. — Тогда ладно.

Дядя Вернон хохотнул.

— Наш малец знает себе цену, — прямо как отец. Молодчина, Дадли! — он взъерошил сыну волосы.