Наследие

— Еще бы! — воскликнул Сверн, а потом сказал: — Гово­рят, он собственное сердце съел.

— Ну и что с того? — насмешливо спросил басовитый.

— Так ведь Барст…

— Что — Барст?

— Ну, Барст, тот самый, у которого поместье неподале­ку от Гилида было…

— А разве не тот, что погнал своих коней прямо в Рамр — просто назло…

— Да, и это тоже. Он и есть. Так или иначе, а этот Барст велел всем мужчинам в своей деревне идти воевать за Галь­баторикса — ну, в общем, как и все эти лорды, — да только те мужчины взяли и отказалР1сь. А потом решили сами на­пасть на Барста и его солдат.

— Храбрецы! — презрительно сказал басовитый. — Глу­пые люди, хоть и храбрые.

— Но Барст был очень хитер. Оказывается, он заранее вокруг той деревни своих лучников расставил, а уж потом сам туда пошел. И когда эта заварушка началась, лучники половину мужчин в той деревне перестреляли, а осталь­ных тяжело ранили. Ничего удивительного, конечно. А потом Барст взял их вожака — ну, того, кто всю эту кашу и заварил, — схватил его за шею и прямо руками голову ему напрочь открутил!

— Не может быть!

— Ей-богу, открутил! Точно куренку! А потом и еще хуже: велел всю семью этого человека заживо сжечь.

— У этого Барста, должно быть, силища, как у кулла. Это ж надо — живому человеку голову оторвать!

— Небось тут тоже без какой-то хитрости не обошлось.

— А может, магии? — спросил басовитый.

— Говорят, этот Барст всегда был очень силен. Силен и хитер. Еще совсем молодым он, по слухам, одним ударом кулака разъяренного быка прикончил.

— А по мне, так тут без магии все же не обошлось! — ска­зал басовитый.

— И что тебе в каждом углу маги да волшебники мерещатся?

Басовитый в ответ проворчал нечто невразумитель­ное, и разговор прервался: часовым пора было совершать обход.

В любое другое время этот разговор вполне мог бы встревожить Эрагона, но в данный момент он пребы­вал в состоянии медитации, а потому оставался спо­коен и внешне, и внутренне. Но все же предпринял не­кое усилие, чтобы запомнить, о чем сплетничали эти вардены, чтобы впоследствии хорошенько над этим поразмыслить.

Прервав медитацию, он привел свои мысли в порядок и сразу почувствовал себя спокойным и отдохнувшим. От­крыв глаза, он медленно распрямил затекшие ноги и сде­лал небольшую разминку, почти с наслаждением глядя на мирное желтоватое пламя свечи.

Затем, порывшись в том углу, куда несколько раньше бросил снятые с Сапфиры седельные сумки, он достал перо, кисточку, бутылку с чернилами и кусочки пергамен­та, выпрошенные им у Джоада несколько дней назад, а так­же копию книги «Власть Судьбы» — «Домиа абр Вирда», ко­торую подарил ему старый ученый.

Вновь усевшись на лежанке, Эрагон положил тяжелен­ную книгу подальше, чтобы ни в коем случае не забрыз­гать ее чернилами, и пристроил на колени свой щит, раз­ложив на его поверхности листки пергамента. Острый запах дубильного вещества наполнил его ноздри, когда он открыл бутылку и обмакнул перо в чернила, сделанные из дубовых «орешков».

Коснувшись кончиком заточенного пера краешка пу­зырька, чтобы снять избыток чернил, он осторожно про­вел первую линию. Перо слабо поскрипывало, а он одну за другой старательно выписывал руны своего родного языка. Закончив, он сравнил свои труды с результатами прошлой ночи и заметил, что почерк его существенно улучшился — ну, может, и не существенно, но все же заметно — с тех пор, как он взялся переписывать тексты из «Домиа абр Вирда», используя книгу в качестве учебника.

Он еще три раза дополнительно прошелся по всему алфавиту, обращая особое внимание на те руны, которые прежде ему не давались, и перешел к записям в своем днев­нике. Эрагон взял в привычку каждый день записывать собственные мысли и наблюдения, связанные с только что минувшими событиями. Это упражнение было полезно не только тем, что давало ему хорошую возможность попрак­тиковаться в письме, но и помогало лучше разобраться в собственных делах и поступках.

Хоть это занятие и требовало немалых усилий, он им наслаждался, находя его весьма интересным. И потом, дневник каждый раз напоминал ему о Броме — ведь это он учил его понимать смысл каждой руны, каждого слова. Раз­говаривая со своим дневником, Эрагон словно говорил со своим покойным отцом, образ которого иначе постоянно от него ускользал.

Высказав в дневнике все, что хотел, он тщательно вы­мыл перо, сменил его на кисточку и выбрал кусочек перга­мента, уже наполовину исписанный иероглифами древне­го языка.

Письменность эльфов, Лидуэн Кваэдхи, воспроизве­сти было гораздо труднее, чем руны его родного языка, поскольку эльфийские иероглифы отличались особой прихотливостью и сложностью формы, но при этом каза­лись Эрагону какими-то расплывчатыми. Однако он упор­но тренировался, старательно их выписывая. Во-первых, он хотел как следует освоить эту древнюю письменность, а во-вторых, если уж он соберется впредь делать записи на древнем языке, то разумнее делать это так, чтобы большая часть людей или даже магов не смогла эти записи понять.

Память у Эрагона была хорошей, но даже при этом он обнаружил, что уже начинает забывать многие из заклина­ний, которым научили его Бром и Оромис. А потому он ре­шил составить себе словарик из тех слов древнего языка, которые уже знал. Эта идея была, разумеется, далеко не нова, однако Эрагон лишь недавно сумел убедиться, сколь ценным может оказаться такой словарик.

Еще пару часов он работал над словарем, а потом, убрав наконец письменные принадлежности в седельную сумку, он вытащил оттуда ларец с сердцем сердец Глаэдра и в очередной раз попытался вывести старого дракона из сковавшего его ступора. Он много раз и прежде предпри­нимал подобные попытки, но всегда неудачно. Однако сда­ваться не собирался. Сидя рядом с открытым ларцом, он вслух стал читать Глаэдру главу из «Домиа абр Вирда», по­священную тем законам и ритуалам, которые существуют у гномов — сам он был знаком лишь с некоторыми из них, — и читал до тех пор, пока не наступил самый темный, самый холодный час ночи.

И только тогда Эрагон отложил книгу, задул свечу и прилег на кровать, чтобы немного отдохнуть. Но недол­го бродил он по фантастическому миру своих снов — едва на востоке забрезжили первые лучи солнца, он проснулся, перекатился на бок, встал навстречу привычным делам и заботам.

Было уже позднее утро, когда Роран и его товарищи до­брались до скопления палаток. Лагерь, устроенный не­подалеку от дороги, показался ему серым, окутанным какой-то неясной дымкой. Он, впрочем, допускал, что от усталости зрение могло его и подвести. В миле отсюда, на юге, раскинулся город Ароуз, но видны были лишь его бе­лоснежные стены, разверстые пасти крепостных ворот и множество прочных, толстостенных башен квадратно­го сечения.