Алла Белолипецкая - Орден Сталина

Николай увидел Григория Ильича и двух других сотрудников НКВД одновременно с тем, как был замечен сам. Мгновенно он сделал разворот и метнулся к доске почета. Обдиратель, стоявший возле неё, со своей позиции не мог углядеть, что творится во дворе кинофабрики.

– Пожар! – прокричал Скрябин. – Соседнее здание горит!..

Рабочий выронил несколько клочков бумаги, которые недавно были портретом пожилого кадровика кинофабрики (сидевшего теперь в кузове автомобиля НКВД), и побежал к выходу. Николай тоже побежал – в противоположную сторону.

В конце вестибюля виднелись две непрезентабельные двери с огромными буквами Ми Жна них. Юноша надеялся, что теперь, когда рабочий день уже закончился, в туалетах никого нет. Долю секунды поколебавшись, он влетел в дверь женского туалета; изнутри на ней была щеколда, и Скрябин немедленно ее задвинул. Только после этого он огляделся и облегченно выдохнул: дамская комната действительно была пуста.

Коля увидел несколько безобразных сливных отверстий, справа и слева от которых имелись чугунные приступки для ног; ни кабинок, ни перегородок, ни унитазов здесь не было и в помине. В воздухе пахло чем-то вроде протухшего гороха, и это несмотря на то, что в помещении имелась вентиляция – в виде окна. Не маленького оконца, напоминающего форточку, а окна самого настоящего, большого, с замазанными побелкой стеклами. Николай Скрябин при виде его вознес коротенькую благодарственную молитву – не ведая о том, что она была преждевременной.

Обдиратель фотографий, несомненно, родился под счастливой звездой. В момент, когда он выскочил из дверей дирекции на улицу, и сам Семенов, и оставшийся с ним подчиненный успели уже вытащить свои табельные «ТТ». Так что рабочий, налетевший с размаху на Григория Ильича, мог бы тотчас схлопотать не одну пулю и не две, а все шестнадцать – сколько их было в обоймах двух пистолетов. Мужчину в робе спасло то, что в результате соударения с атлетически сложенным Григорием Ильичом он, потеряв равновесие, повалился на землю – прямо под ноги сотрудникам НКВД. Оба они немедленно оказались на нем верхом и принялись выкручивать руки бедолаге. Но, по крайней мере, потребности стрелять в него чекисты явно не испытывали.

– Говорю же вам, – подвывал вжатый лицом в землю мужчина, – я здесь работаю… А тот, за кого вы меня приняли, сейчас там, внутри…

– Он, похоже, не врет, – произнес, обращаясь к Григорию Ильичу, молодой чекист. – Тот был долговязый, чернявый и в очках. А этот – какой-то пегий, очков на нем нет, да и ростом он явно не вышел…

– А какого дьявола ты бежал? – проорал Семенов, обращаясь к обдирателю (и продолжая выкручивать ему руку). – Бежал почему, как ошпаренный?

– Так ведь он крикнул – пожар ! Я и кинулся смотреть. Хотя сам он, – в голосе работника кинофабрики появилась интонация, какая бывает у человека, прозревшего вдруг относительно какой-то несложной истины, – побежал совсем в другую сторону – туда, где у нас в здании туалеты.

Окно туалета было таким низким, что выпрыгнуть из него смог бы и ребенок. Но случилась непредвиденная заминка: оконный шпингалет, замазанный белой масляной краской, намертво приклеился к пазу в подоконнике. Коля, пока дергал его, успел покрыться испариной и последними словами изругать беливших окно маляров, однако проклятая задвижка не поддавалась.

Принц Калаф поначалу дергал ее одной рукой; потом, зажав под мышкой кожаную папку, двумя руками; а под конец и вовсе пустил в ход свою другую силу – ничего не помогало. Сколько ни тянул Николай проклятый шпингалет – и руками, и с помощью ментальных импульсов, – тот не сдвигался ни на миллиметр, будто врос в подоконник. Скрябин сорвал с лица осточертевшие ему очки, полагая, что именно их стекла мешают делу, но толку от этого не получилось никакого. Юноше приходилось признать очевидное: его дар в самый неподходящий момент пропал.

А между тем по коридору пошло движение : до Коли донеслись звуки осторожных, приглушенных шагов. Таящиеся эти шаги затихли где-то рядом, и тотчас раздался зверский удар, сотрясший, казалось, весь опустевший административный корпус: пинком (или двумя пинками одновременно) была распахнута дверь в соседний, мужской туалет.

Скрябин ухватился за оконную ручку и нацелился ногой, обутой в матерчатую теннисную туфлю, на замазанное белой краской стекло.

Григорий Ильич и сопровождавший его молодой чекист услышали звон разбиваемого стекла как раз тогда, когда снова выскочили в коридор, убедившись, что в мужском туалете не прячутся враги народа – и вообще никто не прячется. Стекольный грохот тотчас повторился; ясно было, что самозванец, которого они преследовали, добрался до второй оконной рамы.

– Быстро туда! – прокричал Семенов.

Его подчиненный высадил плечом – вырвав с мясом щеколду – дверь с буквой Ж, и оба они бросились к выбитому окну. Рискуя изрезать себе лица, сотрудники НКВД одновременно выглянули наружу, и в коротко подстриженной траве под окном увидели очки, поблескивавшие золочеными дужками. Их наглого обладателя нигде видно не было.

– Куда ж этот гад делся? – вопросил молодой чекист, крутя головой.

– Никуда не денется! – заверил его Григорий Ильич и прокричал таким голосом, что он него задрожал и вывалился их рамы один из уцелевших фрагментов стекла: – Дутлов, сюда! – Дутловым звался второй конвоир, отправленный комиссаром госбезопасности к черному ходу здания.

Громогласность как раз и подвела Семенова. В момент, когда он завопил, за его спиной скрипнула дверь уборной, но ни сам Григорий Ильич, ни его подчиненный этого не услышали. Скрябин, прятавшийся в углу за распахнутой дверью, беспрепятственно выбрался в коридор и бесшумно проследовал к противоположному его концу: к тому самому черному ходу, возле которого только что находился бравый Дутлов, теперь покинувший свой пост и по газону устремившийся на зов своего начальника.

Что произошло бы, если б Семенов не попался на уловку с разбитым стеклом и выброшенными очками, если бы всё-таки заглянул в угол за дверью? Об этом Коле не хотелось даже думать.

Он перебрался через кирпичную ограду кинофабрики, растрепал ладонью гладкий зачес у себя голове и сразу утратил свою официальную солидность. Узнать самозванца теперь смог бы только тот, кто хорошо его рассмотрел, а таких, как Николай надеялся, на кинофабрике не было. Ради конспирации он выбросил бы, не пожалел, и свою кожаную папку, но в ней лежали добытые улики: коробка с кинопленкой и, главное – фотоснимки, один из которых запечатлел лучезарно улыбавшуюся молодую женщину с маленькими сережками в ушах. Ну, не в руках же было тащить её распадавшийся на части портрет?