Алла Белолипецкая - Орден Сталина

«Уже оприходовали бабушкин раритет…» – отметил про себя Коля, а вслух произнес:

– Ну, а я уж думал, что вызов на практику в НКВД – случайность.

– О, нет, – Григорий Ильич рассмеялся и покрутил головой, – никаких случайностей на свете не существует вовсе. И то, что в поисках редких книг, необходимых для социалистического государства, мы натолкнулись на тебя – вполне закономерно. Хотя, возможно, из-за действий нашего товарища ты испытываешь сейчас неприязнь и к НКВД, и ко мне.

Семенов выдержал паузу, ожидая, как Скрябин на такое заявление отреагирует, но тот молчал, ждал продолжения.

– Однако, – почти торжественно выговорил Григорий Ильич, – мне совсем не хотелось бы, чтобы мы стали врагами, поскольку ты – один из самых нужных и полезных нам людей. Хотя сам, вероятно, пока об этом не подозреваешь.

«А вдруг он предложит мне сделаться сексотом?» – почти весело подумал Николай. Но Григорий Ильич, конечно, на такие глупости размениваться не собирался.

– Покажи мне, что ты умеешь , – произнес он, а затем подтолкнул к Скрябину ауроскоп, с легким громыханием покатившийся по столу.

И от этих слов память мгновенно перенесла Колю на двенадцать лет назад: в ленинградский июнь 1923 года.

Он извернулся так, чтобы видеть Настю, и девушка, поняв его движения, тоже повернула к нему голову. По Настиному лицу текли слезы, и в первый момент мальчику показалось, что это от слез вся ее кожа покрылась ярко-красными пятнами и полосами. Но затем до него дошло: так ее раскрасил лившийся сверху полукипяток. Подтолкнув Колю к верхнему краю ванны и держа его так – на своей спине, она защитила мальчика от самых жестоких ожогов, но подставила под обжигающие струи себя.

И теперь Настя смотрела на своего воспитанника с мольбой и ужасающей надеждой. Девушка верила, что ему под силу спасти их обоих. Она что-то промычала, и на сей раз Коля понял ее: она пыталась произнести слово пожалуйста .

«Я не могу», – хотел он ответить ей, но выговорить это не сумел; не сумел бы, даже если бы во рту у него не было мерзкой тряпки.

Между тем чугунная ванна стала раскаляться, а клубы пара сделались столь густыми, что сами по себе – без воды – ошпаривали кожу. Коля боялся подумать, что испытывает Настя, поскольку даже у него – хоть струи из душа почти его не касались – от нестерпимого жжения стало мутиться в голове.

Мальчик знал, что нужно делать, чтобы не потерять сознание – читал в книжках. Он до крови прикусил себе язык, застонал от этой новой боли, но дурнота чуть-чуть отступила. Отвернувшись от Насти, он сквозь завесу пара отыскал взглядом дверь – и просвет между ней и косяком. Как ни странно, Коля всё еще мог видеть дверную задвижку.

«Господи, – взмолился он мысленно, – помоги мне!..»

И даже не толкнул щеколду – ударил по ней взглядом с такой силой, что, если бы мальчику удалось перевести ее в физический эквивалент, вся дверь разлетелась бы на куски. От совершенного усилия Коля секунды на две-три полностью ослеп и оглох. Затем зрение и слух стали возвращаться к нему, но какими-то рывками, словно в голове у него поселился водитель-неумеха, дергано переключавший передачи. В первый из таких рывков Коля услышал голоса. Сначала Григорий Ильич громко произнес:

– Бросайте еще, не жалейте! Дрова всё равно не ваши. – И хохотнул, довольный своей шуткой.

Следом заговорил доктор Моро :

– Колонка может не выдержать, распаяться. Зальем соседей, они сюда сбегутся. Может, лучше попробовать электрический ток? Найдем какой-нибудь приборчик, зачистим провода…

– Никто не сбежится, – перебил его Григорий Ильич. – В квартире под нами никого сейчас нет. А электричество – чушь, выдумка для дураков. Никакого электричества не существует вовсе.

После этого наступила тишина: то ли «доктор» не нашелся с ответом, то ли мальчик снова потерял слух. Зато в следующий рывок к нему возвратилось зрение – не в полной мере, лишь отчасти; но и этого ему хватило, чтобы увидеть: дверь в ванную комнату по-прежнему заперта.

Чего негодяи рассчитывали добиться своими последующими действиями – Коля Скрябин не мог понять ни тогда, когда ему было шесть лет, ни в момент, когда ему исполнилось восемнадцать. Григорий Ильич больше не просил его отпереть дверь – во всяком случае, мальчик подобных просьб уже не слышал; а если б они и прозвучали, предпринять что-либо у него не осталось даже микроскопической возможности. Ванная комната сделалась похожей на родной город мистера Уэллса – Лондон, но с одной разницей: в непроглядных туманах Альбиона можно подхватить бронхит или пневмонию, но никак не свариться заживо.

Из-за раскаленного пара Коля с трудом мог разглядеть даже край ванны, к которому его по-прежнему прижимала Настя; а увидеть дверь – не говоря уже о задвижке, – он не смог бы никак. И не стал даже пытаться. Он вообще жалел, что столько времени потратил на задвижку, вместо того чтобы попробовать спастись иным способом.

Коля снова повернулся к Насте, надеясь мимикой и мычанием объяснить ей, что нужно делать: у него созрел план. Но Настины глаза были закрыты, голова висела так, словно шея сделалась тряпичной, и напрасно Коля толкал девушку плечом – она никак не реагировала.

Между тем из душа полился почти крутой кипяток. До Коли долетали только брызги, но и от них его кожа стала покрываться мелкими и частыми волдырями; мальчик начал плакать, даже не осознавая этого. Настя же почти вся превратилась в один расползающийся ожог, словно кто-то шприцем впрыснул ей под кожу несколько литров глицерина. Но хуже всего было даже не это. Нагретая, как в паровом котле, вода заливала девушке лицо, и у Коли возникло подозрение, что Настя уже мертва, захлебнулась кипятком. Мальчик почти позавидовал ей: от вдыхания нестерпимо горячего пара его носоглотка пылала, как будто ее прижигали щипцами для завивки, и перестать дышать казалось очень заманчивой идеей.

Одно лишь останавливало Колю: мысль о мерзавцах, засевших под дверью. Собрав последние силы, мальчик оттолкнулся пятками от Настиной спины и попытался перевалиться через край ванны. Ему это наполовину удалось, но когда он стал отталкиваться вторично, раздался такой тягостный стон, что Коля замер, почти улегшись животом на скругленный – и раскалившийся как печка-буржуйка – борт ванны.

Стонала, конечно же, Настя; скосив на неё глаза, мальчик увидел: его пятки оставили на спине девушки две полосы содранных до мяса волдырей. Но, по счастью – но невероятному счастью , – в полное сознание она так и не пришла.

Оставаться на раскаленном бортике Коля не мог. Он оттолкнулся в третий раз – и повис с противоположной стороны ванны, удерживаемый одной только веревкой, которая соединяла его с Настей. Жесткие пеньковые волокна вре́зались мальчику в запястья и порвали кожу, но он этого почти не почувствовал. Всё тело его – и снаружи, и изнутри, – вопило от боли, и новая ее порция прошла едва замеченной. Ударяя ногами по внешней стороне ванны, Коля стал раскачиваться на веревках, постепенно опускаясь вниз. Вес его тела, хоть и небольшой, тянул его к полу; одновременно мальчик вытягивал из ванны Настю.