Анна Старобинец - Первый отряд. Истина

Если от остановки трамвая идти к улице Штайнплаттенвег через парк Платнерсберг по асфальтированной ровной дорожке, то над головой будет больное баварское небо, покрытое фиолетовыми гематомами туч, по левую руку — целый луг одуванчиков, а по правую — несколько очень старых дубов. На установленном на обочине стенде можно прочесть, что три образчика quercus rоbur, или дуба черешчатого, Произрастают на этом вот месте уже четыреста лет.

У них нет сердцевин — вдоль стволов от корней к кронам тянутся широкие черные щели. А внутри пустота, лишь на самом дне — груды старых подгнивших листьев, улитки и беличьи гнезда. Словно кто-то — патологоанатом-безумец или уставший ведать своей доли в сделке. Нечистый — расковырял их тела и выгрыз бессмертную душу. А тела продолжили жить, гонять сок, ткнуть к небу зеленые сочные листья… видели войны, последняя из которых сожгла их город дотла, они видели всадников с факелами и солдат с автоматами. Они слышали рев самолетов, видели бомбы и хвосты черного дыма, они слышали гром, они видели сотни сияющих молний… Последнюю из них — только что.

Набухшее небо лопается дождем, как гнойник.

Вероятность того, что за четыре столетия дуб черешчатый так или иначе погибнет в огне, высока. У дуба в тысячу раз больше шансов сгореть, чем, например, у дельфина.

Черноморская афалина — мужская особь — живет всего двадцать пять лет, причем все эти годы проводит в воде, какое уж тут может быть пламя…

Тем не менее, черешчатые дубы до сих пор стоят в Нюрнбергском парке. А Амиго погиб в севастопольком дельфинарии при пожаре. Из положенных ему двадцати пяти лет он прожил только пять. В восемьдесят раз меньше, чем выпотрошенный quercus robur.

В дельфинариях бывают пожары. Очень редко — но все же. Афалины задыхаются в дыме, и выпрыгивают из воды, и сгорают живьем… И никто в этом не виноват, я готова поверить. Так бывает — как говорится, shit happens.

В экспериментальных интернатах для детей-сирот бывают несчастья. Дети-сироты умирают, бывает, все в один день. Умирают естественной смертью — и винить в этом, в сущности, некого. Так бывает, наверное.

Но не бывает и того, и другого.

Закон парных случаев предполагает виновного, если это случаи смерти.

— Хочу маленький красный мяч. Там, куда хочешь уехать, есть этот мяч?

— Да, конечно.

— Ты мне его хочешь забрать?

— Не забрать, а купить, Амиго.

— Ты мне его хочешь купить?

— Обязательно. Я куплю тебе такой мяч.

— Спасибо, Ника! Спасибо тебя. И спасибо меня.

Маленький красный мяч я уже купила. Но мне некому его подарить, и я кидаю его прямо в полое дубовое тело — как в тайник. Как в пустую могилу, ждущую своего мертвеца.

Мой красный мяч наверняка найдет какой-нибудь радостный пес. Или ребенок, притаившийся в стволе старого дуба во время игры в прятки…

Черешчатый дуб очень стар. Но если в него не попадет молниями вполне способен пережить и пса, и ребенка. У него в запасе еще лет пятьдесят — сто.

Как говорится в одном посредственном фильме, «когда ты встречаешь старика, думай не о том, что он скоро умрет, а о том, что он выжил».

Она тоже выжила. Одна из всего отряда. И жива до сих пор. Ей восемьдесят один. Мне повезло: она не сменила фамилию. В телефонном справочнике Нюрнберга есть только одна Nadejda Ruslanova.

Она живет сразу за парком, на улице Штайнплаттенвег. Улица особняков и коттеджей — не похоже, что здесь сможет существовать на государственное пособие даже самая невинная из жертв нацизма…

Ее дом — пряничный домик из сказки, но в сотню раз больше. Черепичная крыша цвета горького шоколада, с карамельными башенками. Стены цвета заварного ванильного крема, резные сахарные окошки, балюстрады, балкончики. Три этажа, молодые елочки и розовый сад, увитая плющом ограда и чугунные решетчатые ворота с львиной мордой и дверным переговорным устройством. Глазок камеры наблюдения выглядывает из плюща самую малость — так, чтобы подошедшему достаточно близко было заметно, что камера все-таки есть, но и так, чтобы он понимал, что хозяева достаточно либеральны и не выставляют ее напоказ.

Нажимаю на домофонную кнопку и жду, глядя в плющ с выражением глубочайшего уважения. Ждать приходится долго.

— Йа-а? Вер ист да? Ви кан ихь хельфен? — Голос из переговорного устройства звучит чуть надтреснуто, но дружелюбно, с явственным восточноевропейским акцентом.

— Надежда Олеговна? — Я приветливо улыбаюсь плющу.

— Кто это? — дружелюбие улетучивается. — Если снова из магазина матрешек, я уже говорила, что мне совершенно не интересен этот проект.

— Дело в том, что…

— Изделия из березовой коры и мукосолы меня также не интересуют.

— Меня зовут Вероника Данилова…

— Вероника, милая. Я не собираюсь инвестировать ни одного евроцента.

Вот эта?! Эта Надежда Русланова прошла войну, была специальным агентом, получила ранения, награждена орденами?..

— …Ни евроцента, понятно? Так и передайте вашим хозяевам.

— У меня нет хозяев. И я не из магазина матрешек.

— А… Киндер кирхе кюхе? Православное агентство по домашнему персоналу? — Ее голос снова теплеет.

— Нет. Я не собираюсь мыть у вас пол. Меня зовут Вероника Данилова. Я корреспондент студенческой газеты «Русская дружба», — я говорю очень быстро. — Дело в том, что наша газета готовит большой материал, посвященный Второй мировой войне, — чем быстрее я скажу свою ложь, тем быстрее отпустит. — Мы хотели бы сделать с вами небольшое интервью… — если дышать животом, тогда боль терпеть легче, — как с ветераном войны и героиней… героиней пионерской организации…

— Да-да, — отвечает она почти ласково. — Да-да, понимаю. Это очень важная тема. Хорошо, что молодежь до сих пор интересуется историей…

— Может быть, вы откроете? Чтобы не разговаривать через дверь? На улице дождь.

— …своей великой страны. Но это еще и очень тяжелая тема. Больная тема. Особенно для меня. Для таких, как я. Мы через многое прошли и… Одним словом, я никогда не даю интервью на эти тяжелые темы. Это слишком личное — вы меня понимаете? Уверена, понимаете. Это личное, это не повод для спекуляций и — как это сейчас говорят? — пиара… Извините, что вам пришлось зря потратить на меня свое время.

— Возможно, вас все же заинтересует наш информационный повод…

— Вероника, милая, вы слишком навязчивы. Это ценное качество для журналиста, но извините. Никаких интервью.

— Я хотела сказать, что…

— Вам лучше уйти, милочка…

Мне нравится, когда говорят «милочка». Уютное стародачное слово; яблоневый сад, чай с вареньем и подсохшими сушками…

— …Иначе я вызову полицай, ясно?

— Ясно. Премьера мультфильма «Первый отряд», — говорю я. — Слышали про него что-нибудь?