Анна Старобинец - Первый отряд. Истина

…Я открываю люк и погружаюсь в резервуар с теплой соленой водой. Я в невесомости. Я ничего не вижу, не слышу, не обоняю…

Считается, что, если вода в резервуаре плотная, а температура ее — 35–36 градусов, погруженный в такой резервуар человек не ощущает своего тела. Считается, что, если убрать все внешние стимулы и раздражители, человеческий мозг перестает обрабатывать информацию и переходит в «спящий режим». В этом режиме мозг полностью расслабляется, — полагают одни. В этом режиме мозг задействует свои внутренние ресурсы, — утверждают другие.

Подбельский возлагал на «спящий режим» большие надежды. Не знаю, какие — но они явно не оправдались. Он вставлял нам в ухо наушник, чтобы мы могли его слышать даже там, под водой. «Разгрузка мозга очень полезна для вас в креативном плане, — говорил он. — Погружайтесь в себя, плывите, не бойтесь уплыть далеко. Плывите внутрь! Ну же!»… Но мы не понимали его. Во время сеанса одни превращались в блаженных идиотов и покачивались в соленой водичке, как оглушенные штормом медузы, другие — вроде меня — впадали в панику, задыхались, старались выбраться из теплой пустой темноты. Они так и не показали хороших результатов.

Только я. И теперь это только для меня.

…Я ничего не вижу, не слышу, не обоняю. Я исчезаю, я не чувствую своего тела. Она исчезает, она не чувствует своего тела. Это неприятно — но это скоро пройдет. Он подхватит ее и впустит к себе…

На этот раз все синее и холодное. Пахнет морем, и ветром, и подгнившими водорослями, и больной рыбой.

— Сегодня была беда, — говорит ей Амиго.

— Какая беда?

— Раньше был человек. Играл со мной в мяч. Катался на мне. Потом давал рыбу. Все стучали руками. Все улыбались. Потом опять играл. Прыгать. Учить. Человек. Мяч. Раньше был человек. Название человека. Раньше знал. — Амиго забывает слова, когда нервничает, и от этого нервничает еще сильнее, и от этого все краснеет, и пульсирует, и запах рыбы острее.

— Дрессировщик, — подсказывает она. — Ты о нем говоришь?

— Да. Дрессировщик. — Амиго немного успокаивается, и красный перетекает в лиловый, а потом снова в синий. — У меня был дрессировщик. Хороший. Теперь его нет. Теперь другой человек.

…В первый раз он ее вытащил, когда она стала кричать. Она кричала прямо в трубку, ведущую к баллончику с кислородом. Этот крик никто не мог слышать, да она на это и не рассчитывала, просто камера, эта КСД, сводила ее с ума. Она не чувствовала своего тела. Она кричала, чтобы убедиться, что существует.

Тонущих в море дельфины толкают к берегу. Это общее место. Это их дельфиний рефлекс. Сначала он тоже пытался ее подтолкнуть — вверх, к люку, — но люк был закрыт. «Длительность сеанса двадцать минут, кислорода хватает на двадцать минут, и все это время люк будет закрыт», — так распорядился Подбельский… Амиго ткнулся носом в люк еще раз и понял, что бесполезно. И тогда он опять подтолкнул ее, но уже как-то иначе. Не к люку. А внутрь.

Там тоже была пустота, но другая, солнечно-желтая, и пахло сухим соленым песком. Там было уже не так страшно, потому что там она была не одна. Она никого не видела — но чувствовала чье-то присутствие.

— Кто здесь? — спросила она беззвучно

— Амиго, — беззвучно произнес он. Его голос был ровным, тихим, скорее мужским, чем женским. Она слышала его голос внутри себя. — Амиго, — сказал он снова.

Он знал свое имя — так обращался к нему дрессировщик.

— Амиго — афалина, — добавил он. — Амиго — хороший мальчик.

Больше никаких слов он не знал… Со временем она его научила.

…Со временем я его научила. Я люблю говорить с Амиго. Для этого нужно пройти через КСД, для этого нужно провести несколько секунд в черной пустоте, но когда все кончается, когда он впускает меня, — я понимаю, что буду приходить снова и снова. Амиго — идеальный собеседник. Он не врет никогда.

Не умеет.

В его простом афалиньем мире все предельно вещественно, предельно конкретно. Есть предметы, места, желания и события. Больше ничего нет и не может быть. Информацию о предметах, местах, желаниях и событиях его тело передает сородичам при помощи ряда сигналов. Каждый телесный сигнал уникален, его невозможно ни заменить, ни отменить, ни тем более подменить. Физически невозможно… Амиго знает, что вместо телесных сигналов человек использует слова. Тогда каждое слово, в его представлении, должно соответствовать какому-либо предмету, событию или желанию. С огромным трудом он усвоил, что бывают, например, еще и оценки — «плохой», «хороший».

— Хороший дельфин — дельфин, который прыгает высоко, — зубрил он. — Плохой дельфин — дельфин, который прыгает низко. Хороший человек — человек, который дает дельфину рыбу и улыбается дельфину. Плохой человек — человек, который не дает дельфину рыбу и громко кричит на дельфина…

Он еле смирился с тем, что бывают еще и просто слова — абстракции, фантомы, пустые сигналы.

Но ложь, фальшивые сигналы — этого он просто не может понять.

Не может понять, как одни слова заменить на другие:

— Есть предмет — и его слово. Другое слово — чужое, не его…

Я пыталась объяснить ему принцип:

— Например, увидел в море рыбу. Ты съел ее. А своей стае потом подал сигнал, что в море ты видел только камни.

— Я назову рыбу камнем?

— Нет. Ты притворишься, что рыбы вообще не было.

— Я назову рыбу отсутствием рыбы?

— Нет. Ты вообще не назовешь рыбу. И не скажешь, что ее съел. Ты соврешь.

— Нет. Я всегда называю рыбу. Рыба — предмет. Когда встречаю рыбу, мое тело подает сигнал об этом предмете — и где я его встретил. Значит, я называю предмет и место. Когда ем рыбу — тело подает сигнал об этом действии. Значит, я называю действие. Другие афалины идут ко мне — они тоже хотят есть рыбу. И вот они едят рыбу. Мы все едим рыбу. Тогда зачем я говорю, что это не рыба, а камень? Зачем говорю, что это не рыба, а отсутствие рыбы?..

Амиго — мой лучший друг. Он не врет никогда.

Каждый раз я говорю с ним до тех пор, пока в баллоне не кончится кислород. Я говорю с ним каждый раз по двадцать минут, но там, внутри его цветной пустоты, наше время течет иначе — иногда кажется, что кислород из баллона исчезает мгновенно, иногда мы беседуем по много часов…

— …Теперь другой дрессировщик. Плохой дрессировщик. Делает круглый огонь. Кричит на дельфина. Говорит другие слова.

— Другие?

— Другие.

— Например?

— Шпринг. Фанг. Шнель. Чужие слова.

— Странно… Я попробую поговорить с ним, Амиго.

— Не надо. Плохой. Будет называть одно другим. Сделает тебе больно.

— Но я все же попробую…

— Спасибо. Это просто такое слово… Скажи ему, я не хочу играть в круглый огонь. Когда я вижу круглый огонь, хочу бояться. Хочу уплыть на другую сторону дна.