Юлия Латынина - Дело о лазоревом письме

После этого Шавашу ничего не оставалось, кроме как рассказывать дальше. Шаваш кончил, Нан покачал головой, будто удивляясь, и сказал:

– Стало быть, ты поступил в дом Андарза, чтобы разыскать документ, за которой Ахсай собирался платить деньги. Четверо могли его похитить: пасынок Андарза, эконом Дия и оба секретаря. Кто из них, по-твоему, виноват?

– Я думаю, – сказал Шаваш, – что виноват Иммани.

– Почему?

– Он меня не любит.

– Это серьезный довод, – сказал Нан.

Они помолчали, и Шаваш спросил:

– А что, нельзя арестовать всех четверых?

– Нет, – сказал Нан, – если бы это были четыре лавочника или четыре нищих, я бы, конечно, арестовал всех четверых и кончил это дело. Но это четыре высоких лица, и их просто так арестовать нельзя.

– Жалко, – вздохнул Шаваш, – что высоких людей нельзя арестовать, как маленьких. Все было бы гораздо лучше, если бы с высокими людьми можно было поступать также, как с маленькими.

– Сдается мне, – сказал Нан, – если бы маленьких людей нельзя было арестовывать просто так, как и высоких, все было бы еще лучше.

Между тем за всеми этими варварами мы совсем забыли о городе Осуе, где каждый свободен и богат, и о его консуле Айр-Незим, а этот город играет немалую роль в нашем повествовании.

В царствование государыни Касии казна империи заняла у осуйского банка этак миллиона два золотых монет, под самые незначительные проценты, причем банк процентов, собственно, и не требовал, а довольствовался тем, что получал вместо них, каждый год, какое-нибудь полезное право: право на монопольную торговлю солью в провинции Чахар, или на монопольный вывоз инисского льна, и тому подобное.

Но вот советник Нарай запретил ростовщичество, и ему показалось, конечно, обидным платить заграничным ростовщикам такие проценты, за которые собственным ростовщикам клеймили лоб.

К тому же осуйский консул держался очень вызывающе. Как-то на приеме у Ишнайи он рассуждал о храбрости варваров. Нарай подошел к беседующим и сказал:

– Сдается мне, что тетивы луков, которым стреляли ласы, были проданы им Осуей.

– Мы, – ответил консул, – продаем то, на что есть спрос. Ласам мы продаем лубяные тетивы для луков, а вам, господин Нарай, можем продать конопляные веревки для виселиц.

А другой раз Айр-Незим сказал так: «В империи теперь два государя, одного зовут Нарай, а имени другого я что-то не упомню».

Все были шокированы таким поведением, и решили, что господин Айр-Незим зря распускает свой язык, и что Осуе теперь не видать процентов, как собственных ушей. Но мало того, что Нарай решил не платить процентов! Он представил государю смету доходов, которые Осуя получила от соляных и шерстяных монополий, и по этой смете с хитрой арифметикой вышло, что не только и проценты, и основную сумму банк давно получил, но что он еще и нажился за счет казны на двадцать три миллиона, и что хорошо бы эти двадцать три миллиона получить обратно. Документ был совершенно хамский, хотя и весьма талантливый, и Айр-Незим просто взбеленился, когда узнал, что одним из его соавторов является десятый судья Нан.

И вот, когда, покинув Шаваша, господин Нан явился в управу советника Нарая, тот встретил своего молодого помощника очень весело. Если бы это был не господин Нарай, можно было бы сказать, что он танцевал.

– Да, – сказал Нарай, – могу вас поздравить, государь подписал проект о прекращении выплат осуйского долга. Завтра, в Зале Ста Полей, Айр-Незим выслушает указ!

Нан поклонился и произнес:

– Множество вещей, полезных для государства в принципе, вредят ему в данный момент. Не лучше ли подождать до той поры, пока варвары не покинут столицу?

Но Нарай только отмахнулся:

– Этого требуют интересы государства, – сказал он, – к тому же я больше не желаю теперь насмешек Айр-Незима!

Господин Нарай продиктовал ему несколько мыслей, подлежащих обработке, и вдруг спросил:

– А что делает господин Андарз?

– Господин Андарз, – сказал Нан, – вчера сочинил стихи о месяце, который плавает в пруду как желтый кораблик. Он выразил в них желание забраться на лунный кораблик и уплыть на нем далеко-далеко.

Старый чиновник вдруг поднял голову и стал смотреть на почтительно стоявшего Нана, и будь у Нарая вместо глаз два сверла, они бы мигом провертели в чиновнике дырку.

– У вас острый язык, господин Нан, – сказал Нарай, – хотел бы я знать, что вы говорите про меня Андарзу.

– Я, – сказал Нан, – говорю Андарзу, что вы думаете о благе государства, и от этого он каждый раз принимается хохотать, потому что господин Андарз находит очень забавным, что бывают люди, которые думают о благе государства.

– А вы думаете о благе государства, господин Нан?

– Да, – сказал Нан, – все мои помыслы – о благе государства.

Нарай кивнул головой, полузакрыл глаза. Казалось, ответ Нана вполне удовлетворил его. Вдруг он проговорил:

– Вы слыхали, как чиновник Аян клялся в верности Золотому Государю?

И, не дожидаясь ответа:

– Он повесил правую руку в лубок, будто сломав ее, и поклялся в верности левой рукой: а правой рукой он в ту же ночь поклялся в верности заговорщику Канане, – и так он ходил два месяца, то по надобностям правой руки, то по надобностям левой руки.

– Я могу поклясться обеими руками, – сказал тихо Нан.

– Не надо. Идите. Я вполне вам верю, господин Нан, что вы день и ночь думаете о благе государства, как и я. Я почему-то не уверен, что под благом государства вы понимаете то же, что и я.

Назавтра Айр-Незим явился в Залу Ста Полей.

Дело было ровно в полдень: драконы, высеченные из яшмы, обвивались вокруг колонн и глядели на Айр-Незима страшными многогранными глазами, и огромные светильники чистого золота покачивались в солнечных лучах. Государь восседал на аметистовом троне. По одну сторону трона стоял господин Нарай, по другую – господин Андарз. На голове государя сверкала корона, которую государю преподнес в прошлом месяце советник Нарай: корона была сделана из золота и драгоценных камней, конфискованных у преступников. В одной руке государь держал медное зеркало, поглядев в которое, он видел все, что происходит в государства, а другой сжимал шнурок, на котором висела государственная печать. В белом платье государя была тысяча складок и ни одного шва. Что касается первого министра Ишнайи, то он почел нужным явиться в Зал Ста Полей с веревкой на атласном воротнике, и с волосами, посыпанными пеплом.

Айр-Незим вступил в зал. На душе у него было так скверно, словно он съел мышь, но он не подавал и вида.

Господин Нарай склонился к уху государя и прошептал:

– Этот негодяй явился требовать выплаты процентов по государственному займу. Ни в коем случае нельзя соглашаться. Эти люди уже трижды получили с нас свои деньги!