Мария Захарова - Вой лишенного, или Разорвать кольцо судьбы

Все в них казалось кричало о роскоши и благополучии, виденными молодым человеком лишь мельком и издалека. Тончайшее постельное белье с замысловатой вышивкой по краям, еще хранящее отпечаток его тела. Изящный столик с искривленными ножками, вокруг каждой из которых обвилась декоративная змея, удерживающая в открытой пасти прозрачную столешницу. Выполненные в таком же стиле пуфы с расшитыми змеями сиденьями. Даже поднос с едой, который принесла для него Литаурэль, выглядел, как произведение великого мастера — тонко раскатанный лист чего-то посеребренного с выбитым на нем изображением огромной клыкастой кошки.

Молодой человек слышал о такой от Рагарта, но вспомнить название у него не получилось. Странное оно какое-то было, непривычное для слуха. Только сказитель мог выговорить его без запинки, остальные, сколько не старались, все время путались, и Лутарг в том числе.

Когда темень на улице начала постепенно рассеиваться, интерес Лутарга переместился за пределы комнаты, и сосредоточился на проступающих понемногу за окнами очертаниях. Вскоре мужчина сделал ошеломившее его открытие — он находился в Трисшунских горах в цитадели шисгарцев, и перед его взором раскинулось ущелье, из которого вчера утром они с Сарином начали подъем к высеченной в скале крепости.

Нахмурившись, Лутарг шаг за шагом стал восстанавливать в уме их путь по цитадели, воссоздавая план крепости и воскрешая в памяти изъеденное временем убранство комнат. Для привыкшего передвигаться по хаотичному лабиринту пещер человека, это не составляло труда.

Лутарг довольно быстро определился с местом своего пребывания — восточная башня, только из нее мог открываться подобный вид на ущелье. С самой комнатой было сложнее. Насколько он помнил их там было три, и в какой именно он сейчас находится, Лутарг сказать не мог, если только не осмотреть, что за дверью.

Наплевав на свой непотребный вид — лишь короткие подштанники прикрывали его голое тело — Лутарг направился в двери, намереваясь выглянуть в коридор, когда в ту постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату заглянул уже знакомый молодому человеку Сальмир.

— Твоя одежда, должна подойти, — коротко бросил мужчина, положив стопку белья на край кровати. — Одевайся, Перворожденный ждет нас.

Молодой человек с сомнением оглядел аккуратно сложенные вещи. На его собственные они никак не походили — ни цветом, ни выделкой. Судя по всему, ему передали нечто похожее на то, что носили сами каратели.

— А мои где? — с сомнением беря верхний из стопки предмет одежды, спросил Лутарг.

— Здесь ты не можешь носить их, — ответил Сальмир.

— Почему?

— Ты должен выглядеть так, как подобает тресаиру.

— Тресаиру? — переспросил Лутарг.

Он уже второй раз слышал это название, но пока так и не знал, что оно означает.

— Скоро узнаешь, одевайся. Я подожду за дверью.

Сальмир вышел, а молодой человек еще довольно долго вертел в руках непонятную вещь, пытаясь разобраться, каким образом это следует надевать.

Когда Лутарг справился с непростой задачей по облачению в новые одежды, что, надо сказать, потребовало от него массу сообразительности, так как просить шисгарца о помощи он не хотел, настроение молодого человека испортилось окончательно.

До зуда в кулаках хотелось садануть по чему-нибудь, но он сдерживался, памятуя о своей вчерашней вспышке, ее необычных последствиях и страхе на лицах карателей. К тому же, как только мужчина чуть ослаблял сдерживаемое им раздражение, то ощущал прилив необычайной силы, которая, казалось, только и ждала момента, чтобы вырваться наружу, а что это принесет ему, Лутарг не имел понятия.

Сальмир ждал молодого человека, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Его все также одолевали невеселые мысли, касающиеся Антаргина и его безумства. Конечно, оспаривать решения Перворожденного в открытую не мог никто, но это не мешало мужчине, быть ими недовольным, тем более что принявший их, помимо всего прочего, являлся его другом с очень давних времен.

Также калерату не терпелось увидеть, как пройдет встреча отца и сына, учитывая, что сие будет не только воссоединение двух людей, но и пересечение четырех стихий рьястора, которые, насколько он мог судить, рвались обрести единство. Сальмир явно чувствовал силу, бьющую из Таргена, даже через стену, и мог с уверенностью сказать, что их долгожданному гостю и так называемому Освободителю, стоит больших трудов удерживать ее под контролем.

"Скоро что-то должно произойти", — сказал себе собиратель тел, едва взглянул в глаза, вышедшего в коридор молодого человека.

Голубые прожилки, отходящие от синей радужки, время от времени вспыхивали яркими искрами. Сальмир видел такое у Антаргина, когда тот останавливал рьястора у самой черты проявления. Хорошего это не сулило.

Антаргин не находил в себе сил чинно сидеть на месте и ожидать положенного срока, как подобает Перворожденному, всем известному абсолютной невозмутимостью (если, конечно, сам мужчина не хотел показать обратное), а потому предпочел выставить из комнаты шестерку собирателей и остаться наедине со своими мыслями до тех пор, пока Сальмир не приведет Таргена.

Он сознательно выбрал именно эти покои для встречи с сыном. Покои, являющиеся зеркальным отражением тех, в которых прошел самый счастливый год его жизни. Целый год с ней — с Лурасой. С женщиной, с которой он когда-то не хотел связывать себя, от которой изначально пытался отказаться, споря с Рианой, а потом еле заставил себя отпустить — отпустить с изрядной частью себя самого.

Рука мужчины, словно в нежной ласке, прошлась по пологу балдахина собранного у стойки струящимся каскадом, едва касаясь при этом розовой ткани. Раса любила этот цвет больше всех остальных. Она называла его радужным, Антаргин так и не смог понять почему. Лураса во многом осталась для него загадкой, хоть и говорила, что именного он — Антаргин — знает ее лучше, чем кто-либо, во что сам Перворожденный никогда до конца не верил.

В последнее время он стал реже заходить сюда. Даже ощущая едва уловимую связь с сыном, мужчина стал терять надежду, что увидит его когда-нибудь, и оттого находиться в этой комнате с каждым минувшим днем становилось все более болезненно, почти невыносимо. Понимание, что ничего нельзя изменить, давалось ему с неимоверным трудом.

Сейчас Перворожденному почему-то казалось, что время замерло и назло всему не собирается двигаться дальше, а, застыв на моменте "до", будет бесконечно терзать его оживанием встречи.

Мучительнее кары Антаргин себе представить не мог.

У мужчины имелось несколько причин для нервозности. Конечно, определяющей являлась скорая и долгожданная встреча с сыном, но и разговор с Рианой, вернее отсутствие такового, добавил толику неуверенности в непривычно возбужденное состояние мужчины.