Ник Перумов - Имя Зверя. Том 2. Исход Дракона

Мутно-жёлтый свет отразился от серебряной глади зеркала, упал прямо на лицо мага, и тот закричал, зажимая глаза ладонями. Третий зрак поспешно захлопнулся, с Гнилью смешивалась красная кровь. Стонущий Метхли согнулся в три погибели, и тут пол под его ногами стал проваливаться. Трещины стремительно рассекли каменные плиты, магическая фигура угасала, и всё сильнее нарастал, прокатываясь океанским валом, глубинный подземный гром.

Метхли замер, словно оглушённый. Блик от зеркальца, казалось, его заворожил, опутал неведомыми чарами; нет, это был не могущественный артефакт, мечущий по воле его хозяина молнии или тому подобное. Метхли будто вглядывался во что-то, что-то пытался разглядеть; вокруг них с магистром умирали люди, мололи жернова Гнили, а эти двое стояли, замерев, двумя статуями.

Подземный гром ударил теперь уже совсем рядом, стены медленно заваливались, погребая под обломками мёртвых, раненых и умирающих. Давили они и Гниль, но той, как обычно, не было дела до смерти её же слуг.

Грянули копыта, давя корчащихся многоножек, в дрожащий круг жёлтого света влетел иссиня-чёрный гайто, вскинул гордую голову, гневно зафыркал. Ему ответили голоса – шесть, – но доносившиеся откуда-то из дальней дали, с самого предела, не доступного не только человеку, но и магу.

Но ни магистр, ни Метхли даже не взглянули на удивительного гайто. Стояли, один – впившись глазами в зеркало, другой – в своего визави.

Во тьме, окружавшей руины, слышалось утробное, низкое рычание, словно там ворочалось какое-то существо, тщась вырваться на свободу.

Гайто вновь заржал, яростно, призывающе; ему вновь ответили, всё те же шесть нечеловеческих голосов, не словом, а воем, клёкотом или глухим рёвом. Иссиня-чёрный скакун встал на дыбы, обрушился копытами на многоножек, давя подвернувшихся, повернулся, бросив последний взгляд – презрительный – на замерших магистра и мага, – и умчался.

Зеркало же в руках магистра задымилось. Металл заметно разогревался, раскалялся, рубиновый глаз дракона выпал из размякшей, потерявшей форму оправы.

По пальцам трёхглазого мага по-прежнему стекала грязно-жёлтая жижа, но теперь она, похоже, забирала с собой и человеческую плоть. Поддались щёки, нос, кожа лба сползала вниз быстро обращающимися в гной пластами. Обнажались кости, они стремительно чернели, на них появлялись роговые наросты, мокрые чешуйки новой брони. Вместе с гноем стекли вниз, выскользнув из орбит, и оба человеческих глаза, помутневшие, незрячие, мёртвые. Зато третий глаз, оставшийся единственным, умирать отнюдь не собирался, больше того, отчаянно дёргался, словно живое существо, пытающееся разорвать невидимые путы.

Метхли – уже не понять, живой или нет – рухнул на четвереньки. Одежда на нём тлела, дымилась и тоже сваливалась на пол, руки менялись, обретая форму лап. Захрустели кости и суставы, выгибаясь по-новому, вытянулись челюсти, по-прежнему усыпанные мелкими, но острейшими зубами, на спине вздулся горб.

Тварь взвыла – с тоской, отчаянием, безнадёжно – и ринулась прочь. Следом за ней устремился и поток многоножек.

Шатающийся магистр разжал пальцы. Раскалившееся зеркало выпало из латной рукавицы, упало на камни, но не со звоном, а с мокрым хлюпаньем, точно недоспелое тесто из опары.

Рыцарь даже не взглянул на него. Руки магистра тряслись, сам он шатался. В развалинах храма Всех Зверей настала жуткая тишина, смолкли раненые – они просто умерли, кто от потери крови, кого дожрали на пути последние многоножки. Единственный уцелевший, магистр, медленно снял шлем и почти рухнул на влажный от жёлтой жижи камень.

– Сработало, – прохрипел он самому себе. Наверное, тишина смертного ужаса оказалась совершенно невыносима. – Вышло. Выгорело. Получилось. Не врали, выходит, про тебя, Метхли трёхглазый… хорошо, что зеркало нашлось среди прочего, до чего «чашники» не дотянулись… а так – увидел себя, себя былого, кем мог стать, да не стал, Гнили поддавшись, да и поплыла головушка…

Он бубнил и бубнил, говоря сам с собой, словно в помрачении, не видя ничего вокруг себя. Один, среди развалин, под которыми застыли ещё не остывшие тела других рыцарей, магистр говорил и говорил, то медленно, растягивая слова, то захлёбываясь лихорадочной скороговоркой.

– Славное зеркало оказалось, прав был дон кастелян… тут-то Гниль верх и взяла, дотоле ещё держался… знал я, знал, что не выдержит, что полезет, не утерпит… а задерживаться нам тут нечего, падает Листик-то наш, как есть падает… ну так и пусть себе, я уже готов… пусть, кто хочет, остаётся, а мне дорога дальняя… я ж не такой, как все, у меня ж голова на плечах, а не пивной котёл…

Он поднялся, шатаясь. Глухая ночь скрыла развалины храма Всех Зверей, вокруг не осталось никого живого, остатки многоножек увел за собой преобразившийся Метхли. Магистр ковылял к лагерю, тяжело опираясь на меч. Лагерь ордена остался почти в неприкосновенности, что-то повалилось, сломалось или рухнуло, но тяжёлые кованые сундуки уцелели.

Магистр долго копался в них, сам, самолично. Не осталось никого – даже слуги все полегли в развалинах. Неудачи не могло быть.

– А только вот теперь уйти-то можно будет, – бормотал магистр. – Листик ваш упадёт, а я на другой уйду. И даже дхусс не понадобился. Вишь, как хорошо-то всё сложилось! Не нужен дхусс никакой, дхусс не нужен. А ты за ним. А он от тебя. А всё, вишь, как просто оказалось-то!

Толкая перед собой небольшую тележку (и она отыскалась среди груза! Всё предусмотрел дотошный магистр!), рыцарь медленно направился обратно в развалины. Он словно никуда не торопился, словно главное было уже сделано и осталась сущая, не стоящая внимания мелочь.

Ночь безмолвствовала, глухая, стылая ночь предзимья, мокрого и мёртвого, когда уже облетели листья, а снег ещё не успел лечь как следует, прикрыть наготу осеннего трупа. Облака скрыли обе луны, царила кромешная тьма. Магистр тем не менее шагал хоть и не быстро, но уверенно. И всё время, постоянно, не умолкая ни на миг, продолжал говорить сам с собой, словно умирающий от ужаса человек, дико страшащийся самой тишины холодного и враждебного мира вокруг.

Мира, уже приговорённого к смерти.

– Дхусс, дхусс, надо ж было так ошибиться! А всё супрамаго, всё она, шлюха проклятая. Небось хотела подсидеть меня, да-а, непременно хотела, как же иначе, все они, шлюхи, нынче такие. И не любила меня, дрянь такая. Наверняка придумала вместе с кем-то из командоров. Или со всеми вместе. Ну и получила. Правильно. Хорошо. А я-то попался. Дхусс, понимаешь… ничего он не дхусс. Девятый Зверь, верно. Кто ж в такие сказки поверит?! А оно вон как оказалось…

Бормотание не умолкало, пока рыцарь не добрался обратно. Развалины темны и безжизненны, валяются трупы многоножек, опрокинутые курильницы и жаровни. Там, где была тщательно вычерченная магическая фигура, – кровь, загустевшая на холоде жёлтая жижа, осколки камня, ещё какой-то мусор, невесть откуда там взявшийся.