Нил Гейман - Звездная пыль

– А со мной что ты собираешься сделать? – спросила Ивэйна – и вовсе не удивилась, когда не получила никакого ответа. Вслед за старухой она влезла в темное нутро фургона. Там было всего одно помещение безо всяких перегородок; целую стену занимало нечто вроде высокой витрины из кожи и дерева со множеством отделений; в один из таких кармашков, устланный пушком от семян чертополоха, ведьма положила подснежник. У противоположной стены с прорезанным в ней окошком стояла кровать и большой комод.

Госпожа Семела нагнулась и выдвинула из-под кровати деревянную клетку. Туда-то она и посадила маленькую соню, вытащив зверька из кармана. Взяв из деревянного горшка горсть семян, перемешанных с ягодами и орехами, ведьма высыпала их в клетку и подвесила ее на цепь посреди фургона.

– Ну вот, все по-честному, – усмехнулась она. – И стол, и кров.

Ивэйна с любопытством наблюдала за происходящим, усевшись на старухиной кровати.

– Не ошибаюсь ли я, – вежливо спросила она, – в своем предположении, которое вытекает из ряда наблюдений? Например, вы ни разу не взглянули на меня или же скользили по мне взглядом, не сказали мне ни слова, а кроме того, превратили моего спутника в зверюшку, а меня не тронули. Из этого я делаю вывод, что вы не видите меня и не слышите.

Ведьма не отреагировала на ее слова. Она уселась на облучок и свесила ноги. Тропическая птица вспорхнула с места и села рядом с ней, вопросительно щебеча.

– Конечно, я собираюсь в точности сдержать свое слово, – сказала старуха будто бы в ответ птице. – Как только мы прибудем на ярмарочный луг, я превращу его обратно в человека. Так что в Застенье он попадет в прежнем своем виде. А после того, как я его расколдую, я и тебе верну настоящий облик, потому что, как видишь, другого слуги я не нашла, и придется снова пользоваться твоими услугами, неряха ты и бестолочь. Если бы этот парень целыми днями ошивался рядом, болтал, любопытствовал и совал нос в мои дела, я бы просто не выдержала. А в таком виде и прокормить его легче – брошу горсточку орехов, и все довольны. – Карга обхватила себя руками, раскачиваясь из стороны в сторону. – Тебе придется встать довольно-таки рано, чтобы поставить прилавок и навес. И еще я считаю, что приобрела новенький цветок получше того, что ты некогда у меня украла.

Она пощелкала языком и взялась за поводья, и вскоре мулы послушно затрусили по лесной дороге.

Пока госпожа Семела правила повозкой, Ивэйна отдохнула на ее грязноватой постели. Фургон покачивался и грохотал колесами, катясь через чащу. Когда повозка останавливалась, девушка просыпалась и вставала с кровати. Ночами ведьма спала, а Ивэйна забиралась на крышу фургона и смотрела на звезды. Иногда с ней рядом устраивалась старухина птица, и девушка с удовольствием гладила ее и разговаривала с ней, потому что всегда приятно иметь поблизости кого-то, поддерживающего твою веру в собственное существование. Но когда ведьма находилась рядом, птица нарочито игнорировала присутствие звезды.

Ивэйна старалась заботиться о садовой соне, которая большую часть времени спала, свернувшись клубочком и спрятав голову между лапок. Когда старуха уходила за хворостом или за водой, Ивэйна открывала клетку зверька, гладила его по шерстке мягче пуха, развлекала беседой и несколько раз даже пела ему песни, хотя трудно было сказать, что в соне оставалось что-то от Тристрана. Зверек смотрел на Ивэйну сонными безразличными глазками, похожими на две капельки чернил.

Теперь, когда ей не приходилось каждый день идти пешком, нога у звезды почти не болела, и стертые стопы зажили. Она знала, что останется хромой на всю жизнь, ведь Тристран, лечивший ее сломанную кость, не был настоящим хирургом, хотя и сделал все, что мог. О хромоте ее в свое время предупредила еще Мэггот.

Изредка, когда по дороге они встречались с кем-нибудь, звезда старалась по возможности не показываться людям на глаза. Однако вскоре она заметила, что даже если люди обращались к ней в присутствии ведьмы или указывали на нее пальцами, как сделала маленькая дочка дровосека, расспрашивая о ней госпожу Семелу, – старуха все равно не осознавала присутствия Ивэйны и не слышала ничьих слов касательно ее существования.

Так – в тряской и дребезжащей ведьминой повозке – они коротали неделю за неделей: сама колдунья, ее птица, садовая соня и упавшая звезда.

Тесниной Диггори зовется глубокий и узкий проход меж двумя меловыми холмами – высокими и зелеными, где мел прикрыт тонким слоем красноватого дерна и травы, а на деревья почвы едва-едва хватает. Со стороны Теснина похожа на белый меловой порез в ярко-зеленом бархате. Местная легенда гласит, что сей проход меж холмами выкопал некий Диггори, трудясь денно и нощно и используя для работы лопату, перекованную кузнецом Вейландом из лезвия меча по пути из Застенья в глубь Волшебной Страны. Некоторые говорят, что меч этот – не что иное, как великий Фламберг, а другие называют его Балмунгом. Но никто даже примерно не представляет, кто таков сам Диггори, так что возможно, все подобные байки – сплошная ерунда. Как бы то ни было, единственная дорога в Застенье ведет через Теснину Диггори. Каждый путник, пешком он идет или едет на колесах, непременно минует узкий проход меж двух толстых меловых стен, над которыми вздымаются холмы, похожие на зеленые подушки великанской кровати.

В самой середине Теснины, на обочине дороги, виднелось нечто, на первый взгляд напоминающее груду палок и сучьев. При ближайшем рассмотрении делалось ясно, что это сооружение – нечто среднее между большим вигвамом и маленьким сарайчиком с проделанной в крыше дырой, откуда порой вдруг начинал валить серый дым.

Некто в черном уже изучил жалкую деревянную хижинку так подробно, как только возможно за два дня. Он наблюдал за домишком с вершины холма, а когда выпадал случай, подходил и ближе. Наблюдатель установил, что в хижине обитает женщина преклонных лет. Она жила одна и ничем конкретным не занималась; единственным ее занятием было останавливать и исследовать каждую повозку и каждого одинокого путника, проходившего через Теснину.

Женщина казалась довольно безобидной, но Септимус остался последним выжившим мужчиной в своем роду не потому, что имел обыкновение доверять внешнему впечатлению. Он твердо знал, что именно эта старуха перерезала горло его брату Праймусу.

Жизнь за жизнь, гласил закон мести; но, к счастью, в нем не обговаривались способы убийства. По характеру Септимус был прирожденным отравителем. Клинки, избиения и ловушки тоже годились, на худой конец, но пузырек с прозрачной жидкостью, запах и вкус которой полностью исчезал при добавлении в пищу, Септимус считал своим истинным призванием.