Юлия Остапенко - Легенда о Людовике

«Матушка, да в самом ли деле вы были невинны?»

Вот что спросил ее сын, и она испугалась своей невозможности ответить ему, испугалась так, что очнулась от сна, вся в поту, и в слезах, и в соках, выступивших на разгоряченном лоне.

До рассвета она не спала, лишь слушала успокоившееся дыхание Жанны. А утром встала и вновь была Бланкой Кастильской, королевой Франции, матерью Людовика Девятого, и ни одной тени и ни одной складки не прибавилось в лице ее за эту бессонную ночь. То был день ее триумфа, день, когда она окончательно подводила черту под давнишней враждой с теми, кто оспаривал ее право на власть; день, когда королева Бланка призывала своих врагов к себе и прощала их с безграничной милостью победителя. Но все-таки перед тем, как отправиться в Фонтенбло, она зашла в комнату своего младшего сына, пятилетнего Шарло, и немного посидела с ним, играя и рассказывая ему старые кастильские сказки, в которых страсти было больше, чем мудрости и доброты. Шарло слушал, широко распахнув ярко-голубые глазенки (он рос на диво красивым мальчиком, и смотреть на него было в радость), приоткрыв пухлые губки, глядя на мать с восторженным, изумленным обожанием — взгляд, которым дети дарят матерей лишь до той поры, пока не вырастут. Бланка несколько раз возвращалась с порога и целовала его снова и снова, прежде чем уйти. У нее были еще другие дети, и с каждым из них она была немного не такой матерью, как со всеми другими. Нынче был день, когда она была матерью для Людовика больше, чем для всех остальных.

Пир в Фонтенбло поражал и даже смущал размахом и роскошью. Бланка не пожалела средств, и Луи, видя, как хочется ей устроить этот праздник, не стал ворчать, по обыкновению своему, как делал всегда, осуждая излишнюю расточительность такого рода. Десятки столов, тянувшихся из королевской залы через весь Лувр аж до самого двора — так, что на дальнем конце за одним столом с королем мог присесть каждый, проходящий мимо дворца по улице в ненастный осенний вечер. Десяток перемен блюд, мед и вино — разливной рекой, и гости — о, самым главным и самым изысканным яством на пиру королевы Бланки были ее гости, ее недавние недруги, любезно приглашенные ею в тот день и не посмевшие отказаться. Они, те, кто презрели коронацию ее сына в Реймсе пять лет назад, те, кто смеялись над ней едва не в глаза и бились об заклад, как долго продержится на Кастильянке ее корона, — все они были нынче здесь, отвешивали поклоны, приносили дорогие подарки, заверяли величайшее почтение и неукоснительную преданность ее сыну и ей. Все были здесь — даже Пьер Моклерк, с трудом находивший баранье бедрышко в собственном блюде, но все еще заносчивый и спесивый; даже Филипп Строптивый, бывший сегодня смиренней ягненка; даже епископ Бове, приглашенный Людовиком лично в качестве примирительного жеста, коий мессир де Нантейль не посмел отвергнуть, потому что его авантюра с подзуживанием Папы провалилась, и теперь надеяться он мог лишь на примирение с Людовиком и возвращение хотя бы части своих привилегий. Граф Тулузский, Пьер де Дре, посланник короля английского — все, все исконные и непримиримые враги Бланки явились на ее праздник и наперебой поздравляли ее с победой, с тем, что она их всех одолела.

Если б не сон, если б не странный этот сон, поразивший ее аккурат в ту самую ночь и посеявший странную стыдливую тревогу в ее душе, как бы счастлива она была.

Луи не любил празднества и гулянья, и невоздержанности тоже не любил, поэтому подобные пиры были при его дворе большой редкостью, а оттого каждый старался урвать от них как можно больше. Кончилось засветло, когда уже даже слуги были изрядно хмельны, а музыканты устали играть и засыпали на ходу; что же до гостей, то многие из них уснули прямо на столах, тогда как другие продолжали шумно веселиться. Луи ушел к себе, милостиво позволив гостям пировать без него, и Бланка удалилась с ним, как делала всегда — она и ее венценосный сын вместе являлись и вместе уходили, был ли то пир, зал для аудиенций или поле брани.

— Вы, наверное, устали, матушка, — сказал Луи, проведя ее до покоев. Камергер, несший за ними свет, не сдержал зевка, но Бланка даже не оглянулась на него, хотя в иное время не упустила бы возможности упрекнуть за несдержанность.

— Ничуть не устала, — улыбнулась она, погладив Луи по щеке, на которой пробивались мягкие волоски юношеской щетины. Совсем скоро мальчик ее начнет брить бороду — ох, ну до чего же быстро они растут… — Ничуть не устала, Луи, правда. Благодарю вас, что подарили мне этот день. Идите поспите, увидимся на молитве.

Он поцеловал ее на ночь и в сопровождении камергера ушел к себе. Бланка подождала, пока он скроется за поворотом коридора, вошла в свои покои и велела придворной даме, ждавшей возвращения королевы:

— Передайте его светлости графу Шампанскому, что я желаю видеть его немедля.

Тибо был с ней тем вечером, разумеется. Не по правую руку, но достаточно близко, чтобы она ловила на себе его взгляды в течение этой ночи — те самые взгляды, что порой так забавляли ее, а вот теперь… теперь отчего-то пугали. Бланка подошла к скамье у стены и села, глядя в камин, и сидела так, пока не услышала снаружи торопливые шаги.

— Ваше величество звали меня?

Она протянула руку, не оборачиваясь, — одновременно повеление ее даме уйти и повеление Тибо остаться. Тихо закрылась дверь. Граф Шампанский и королева остались вдвоем.

— Как все прошло, Тибо? Они остались довольны? — спросила Бланка, по-прежнему глядя в камин. Он стоял здесь, рядом с нею, так близко, что она ощущала тепло его тела, согревавшее холодные стены замка лучше, чем шерстяные гобелены и потрескивавшие в камине ясеневые поленья.

Тибо не спросил, кто эти «они», о которых говорит королева. Ей нравилось считать его пылким незатейливым простачком, которым было легко управлять и который бывал ей весьма полезен. Но дураком граф Шампанский не был, и Бланка Кастильская это знала. О, она это знала.

— Довольны? — медленно переспросил Тибо Шампанский. — Они… раздавлены, моя королева. Вашим величием. Вашей силой. Вашей щедростью. Волей и решительностью вашего сына. И немного, быть может, разочарованы. Нет, не думаю, что кто-либо из них в самом деле доволен.

«Поэт», — подумала Бланка, невольно усмехнувшись; а впрочем, за эту славную предсказуемость она и ценила графа Тибо. Впрочем, кое-что в его словах было ей не совсем понятно.

— Разочарованы? Вы думаете, у кого-то из них еще оставались надежды, которые я не оправдала?

— О нет, моя королева, полагаю, они рады уже тому, что остались живы и сохранили свои привилегии — все, кроме бедняги Бове, но… Они надеялись… я хочу сказать — они ждали, что вы объявите это сегодня. Я и сам думал, по правде, а потому…