Садовница

Солнце из-за крыш

Скалится нелепо.

Остается лишь —

Головою в небо…

Замерзшие губы сами по себе выводят несложный мотив.

"…головою в небо…"

Эрле поежилась.

Знобко-то как…

Хруст снега за спиной. Девушка обернулась — ее кто-то догонял. Движение оказалось слишком резким, в глазах немедленно потемнело, а когда прояснилось — преследователь уже был рядом. Синий плащ с меховой оторочкой. Знакомое доверчивое лицо, глаза — синие, глубокие, ясные, открытые, светлые пушистые волосы — шапочкой вокруг головы, узкий нос, четкая округлая линия подбородка, над верхней губой — светлый пушок будущих усов. И аура — такая пронзительно-синяя, что прочие цвета остались почти неразличимы. Себастьян.

— Здравствуйте, — сказал юноша и улыбнулся обезоруживающе. — Вы ведь только что ушли с мессы, верно? А я вас знаю. Я вас как-то раз рядом с Марком видел. Ведь вы же знаете Марка?

— Знаю, — подтвердила Эрле, и от пытливого взгляда юноши не укрылась ее мимолетная болезненная гримаса.

— А можно, я с вами немного пройду? — не дождавшись другого ответа, снова заговорил он. Эрле пожала плечами:

— Хорошо.

Его компании она не была рада, но прогнать не хватало ни сил, ни желания. Поэт как-никак, и совсем еще не расцветший… ей никогда раньше не доводилось видеть такой поэтический талант при почти полном отсутствии прочих талантов. Его ауру она не только видела глазами, но и чувствовала кожей и всем телом. Это было немного похоже на плавание в открытом спокойном море: волны ласковые-ласковые, и все равно норовят перекатиться через голову.

— Вы грустите, — нарушил молчание юноша через несколько десятков шагов. — Вас что-то печалит… Скажите, вы тоже не любите воскресенья?

— Почему? — заставила себя вяло поинтересоваться девушка, глядя под ноги.

— Потому что это праздник, а вслед за ним всегда случаются будни — серые и гладкие, похожие на холодные булыжники, из которых свили ожерелье и повесили на шею…

— С чего это вы взяли, что мне грустно? — довольно-таки резко осведомилась девушка. — Может, мне, напротив, очень весело, а вы мне как раз веселиться мешаете!

Себастьян смешался. Его глаза тут же стали сдавленными и побитыми.

— Извините, — сказал он глухо. — Я правда не хотел… Наверное, это оттого, что у меня самого не слишком весело на душе, вот и вообразил себе невесть что…

Эрле нашла в себе силы примиряюще улыбнуться.

— Это ты извини. Просто у меня сейчас не очень хорошее настроение, и мне не хочется, чтобы меня утешали.

— О-о… — протянул Себастьян расстроенно, и его лицо стало таким огорченным, что девушка сделала над собой усилие и заговорила с ним еще мягче:

— Да, наверное, ты прав. Я и в самом деле не люблю праздники.

Юноша криво улыбнулся.

— У праздников, как и у любого обмана, есть одно положительное качество: иногда они заканчиваются.

Они помолчали еще несколько десятков шагов. Длинные черные тени двигались по снегу впереди них, тонкие и целеустремленные, как взявшие след собаки. Под ногами хрустел лежалый снег, параллельно стене двухэтажного заставенного дома по нему вышагивала какая-то птица. Эрле показалось, что это голубь, она сморгнула — и птица оказалась облезлой вороной с встопорщенными перьями на затылке, похожими на костяной гребень дракона.

— Смотри! — тихо воскликнул Себастьян, коснувшись руки Эрле. Она недовольно поморщилась — его ледяные пальцы обжигали даже сквозь ткань пелерины.

— Что? — спросила она, выражая голосом заинтересованность.

— Вон там! Ты видишь? — он возбужденно тыкал пальцем куда-то вправо и вверх. — Нет, ну ты видишь?!

— Ничего не вижу, — призналась Эрле, честно прищурившись на небо в указанном направлении. — Ну, дом, ну, крыша, ну, сосульки висят… упасть, наверное, собираются… так не на нас же, мы туда не пойдем…

— Да нет, я не про то! — Себастьян чуть не плакал с досады. — Неужели ты совсем-совсем ничего не замечаешь?!

Эрле промолчала.

— Они всегда не замечают, — сказал он шепотом. — Не… не пугайся, все ничего, это я один такой… ненормальный…

— Что ты завтра делаешь? — неожиданно и мягко спросила Эрле. Слова ее застали юношу врасплох.

— Я?..

— Ты когда-нибудь обращал внимание на ивы около Ранницкого Университета? — продолжала она неторопливо, делая вид, что не расслышала его последнего вопроса. — Нет? Зря, зря… Хочешь, завтра туда сходим?

— Не надо меня жалеть. — Себастьян остановился, настойчиво взглянул ей в глаза — она едва выдержала, потом нагнулся, зацепил голой рукой горсть снега и сильно сжал пальцы — ногти впились в мякоть ладони, снег начал таять. Долго смотрел на руку, дожидаясь, пока она не закоченеет, с видимым усилием разжал пальцы. На ладони все еще оставалось немного нерастаявшего снега, он безразлично уронил его, придавил носком сапога и брезгливо отер руку полой плаща.

— Жалеть? А что это такое? — приподняв одну бровь, полупрезрительно обронила Эрле, и Себастьян хмуро улыбнулся в ответ.

…Девушка доставала из-под ширмы кожаный наперсток, который ухитрился туда загнать хулиганистый Муркель, и нечаянно стукнулась головой о край подоконника. Потирая ушиб над бровью, поднялась на ноги, случайно глянула в окно — и обомлела. Наконец-то она увидела то, что безуспешно пытался показать ей Себастьян.

Над миром стояла золотая радуга. Один ее конец уходил в крышу соседнего дома, а другой — куда-то далеко, из окна и не увидишь. Она широко раскинула концы огромной дуги, словно пыталась обнять весь город, и исходящее от нее золотисто-медовое свечение колебало промерзший воздух, как пар над горячей водой.

А еще радуга улыбалась.

В сумерках пошел снег, и с залитой белизной земли к радуге потянулись белые пчелы, неся в лапках корзиночки, до краев наполненные золотистым сиянием. Эрле стояла у окна, прислонив лоб к ледяному стеклу, и капля по капле роняла тоску, и грусть вытекала из нее, как вода из треснувшей клепсидры.

— Здесь очень спокойно, — сказал Себастьян. — Можно подумать, что это дом Вечности.

Начавшийся вчера снегопад все еще не закончился, и снег под ногами был чистым, мягким и доходил едва ли не до колен. Подол юбки промок безвозвратно, сапожки, кажется, тоже… Положение Себастьяна было немногим лучше, но он, казалось, совершенно этого не замечал — стоял у самой кромки льда, придерживаясь рукой за ивовую ветку, и по-хозяйски оглядывал серую гладь замерзшей реки, низкий купол заснеженного неба и тонущие в тумане башни Университета. Эрле же куда больше интересовал крутой склон берега у них за спиной — она с трудом представляла, как они будут по нему взбираться.

— Лучше бы это был мой дом, — вздохнула Эрле жалобно. — Тогда в нем был бы камин, и мы бы смогли просохнуть…