Анастасия Вихарева - Там избы ждут на курьих ножках...

Манька смотрела на Дьявола, и не понимала его…

Чтобы ни она говорила, чтобы ни думала, чтобы ни чувствовала, какой бы гордой ни была, Дьявол не замечал. Он никогда не смотрел в ее сторону, не искал достоинства, а лишь недостатки, и когда не было, придумывал, или обращался к Помазаннице и повторял слово в слово ее цветистые проникновенные речи. И вновь, как каждую ночь в своей сараюшке, она почувствовала себя такой одинокой, что до боли в сердце захотелось отпуститься, уйти на дно, чтобы не знать и не помнить ни Дьявола, ни Помазанницы. И на мгновение ослабила хватку… Но лишь на мгновение — рядом был Бог Нечисти, который страшно желал этого мгновения. Стоит ей опуститься на три-пять сантиметров — страшная правда выйдет наружу перед всем миром, а слова господина Упыреева станут пророчеством. И железо хоть сколько-то, но убывало — а вдруг Дьявол ждал, когда она износит железо и переступит черту — и не верил, что сможет? Может ли она уйти сейчас, когда должна всем, всему миру?! Умереть никогда не поздно… Ей вдруг стало стыдно… Дьявол все еще держал посох ногой, в очередной раз спасая ее, и пусть мелет… Наверное, Благодетельнице тоже было нелегко поднять себя над всеми, но она смогла, она преодолела, значит, было за что любить ее.

Манька напряглась, собрав последние силы.

— Удивляюсь я тебе, спокойно сравнить себя с солнцем… У-у-у!.. Это ж, сколько зависти в уме! — усмешка не сходила с его губ. — Сдается мне, что ты еще тот фрукт. Да есть такой народ, который сам под себя землицу родит…

Взгляд его вдруг стал азартным, а в глубине глаз зажегся свет:

— Я вот что думаю, поднесу-ка Их Величествам подарочек! Раз решила высмеиваться, почему бы не посмеяться-то? Вроде как сунули в пекло, но ведь ума тебе не хватит рассмотреть его. Должен же кто-то поучить уму-разуму бессовестные твои зенки! А подвиг народу всегда в радость — наука всякому Городу Крови… А мне… — Дьявол задумался и напустил на себя веселость. — Что мне?! Грех не пособить! Как не мне, родителю пекла, знать, что имеет оно некоторую пространность и двойственную природу…

— При чем тут пекло? Житья от вас нет! Чего прилипли ко мне, как банный лист? — зло, сквозь зубы процедила Манька, торжествуя, обхватив корягу и тропинку обеими руками. — Мне плевать на ваше пекло!

Там, скрытый в глубине глины, был еще один корень, который торчал, как гнилой зуб, но не шатался, и отпусти Дьявол корягу — у нее есть опора, она выберется. Перед тем, как вытянуть себя на тропу, ей требовались все ее силы. Ноги все еще болтались где-то там, о чем она даже думать боялась, представляя, какие муть и ужас внизу под нею. Последний рывок, или не последний — смерть промахнулась!

— Ой, Манька, это ты зря! Все так думают, не желая пекло образумить! Хочешь ты этого или нет, ты побороться с ним решила, когда уперлась в железо. Если свечка не горит по всем правилам, то это не свечка уже! Вот и пытаюсь понять, кто, кроме меня, Злого Духа, и местного значения гражданских возмутителей, согласились бы залезть в него и достать полено неугасимое?

Голос у Дьявола стал миролюбивым, с легкой иронией. Он вдруг сменил гнев на милость, обнаружив, что Манька страшным словам его не придала значения, чему-то улыбнувшись. А она, и в самом деле не смогла сдержать ухмылки, первый раз увидев, как Дьявол, изображая Бога Нечисти, упал ногами в грязь, и грязь обратила его в такую же грязь, просочившись внутрь его тела. Конец его плаща выглядел, пожалуй, не лучше, чем ее одежда.

— Я, Мань, в пекле тоже ума нахожу не малую толику. Мало таких. Обычно народец не слишком пеклу рад, особенно, когда определился не в том направлении. Да только время не течет в три конца, когда его в два проскочили: одним, согласно законному пришествию, в Бытие, а вторым в Небытие протопал, когда сказал себе «азм есть!» и понял, что везде лучше, где Дьявола нет. Но ты… — Дьявол задумался, подбирая определение. — Но у тебя или голова, криво посажена, или ты чудо чудное, диво дивное. Ведь больно тебе, знаю. Ты как я, сло-ожное существо!.. Чего ради терпишь боль, если дома, в сараюшке, она была другая?

— Так то не физическая! — ответила Манька, заметив, что Дьявол протянул руку, предлагая помощь. — Язвы тела болят, но зарастают. Боль души уходит в сердце, и каждое слово — соль на рану.

Она лишь скривилась, бросив в его сторону уничижающий взгляд, который из-за налипшей на лицо грязи, остался, скорее всего, незамеченным. Она уже крепко держалась, воткнув посох глубже в полоску твердой земли, упершись коленом в корни, скрытые под землей. Но за помощь, за то, что не опустил корягу, она была благодарна. Пулей пролетел. И время остановилось, чтобы она успела схватиться за посох. Только он мог управлять временем. Но почему он издевается над ней, задевая за самое больное? Почему не сказал ни разу: Маня, не верь, пусть говорят что хотят, ты умеешь, и это главное! — и она простила бы ему все зло в мире. Но он не говорил. Если собрать дела его, то вроде добрый, если все, что он наговорил — хуже злодея нет на свете. Люди хотя бы прикрывались маской благочестивости — и только по делам она узнавала, о чем думал в это время человек, что чувствовал, какие строил планы. А с Дьяволом наоборот — он не прикрывался словами, выставляя себя на показ, а делами был другим, выручая и поднимая.

— Это не боль души, это боль сознания, — поправил Дьявол. — Помнишь, я говорил тебе про мудреца, жившего в других тысячелетьях? Он еще кое-что сказал: «Кто собирает, отнимая у души своей, тот собирает для других, и благами его будут пресыщаться другие». Твоя душа очень расстроится, если узнает, что ты полетела по миру искать добро, которое она отняла у тебя!

Она отдыхала для последнего рывка.

Дьявол против Манькиной воли взял ее за шиворот, придерживая и вытаскивая одной рукой, пока она силилась завалиться на тропу всем телом. Он усадил ее и хитро прищурил глаз, изучающее. Примериваясь к расстоянию, которое она поборола, Манька смотрела на топь с ужасом и радостью.

Она села на тропу, привалившись к Дьяволу, который обнял ее одной рукой за плечи. Только сейчас она почувствовала, как слабеет тело, как в тот раз, когда она встретилась лицом к лицу с волками. Ноги стали ватные, по телу пробежала дрожь.

— При чем тут душа?! Я у своей души ничего не отбираю. Как я могу сама у себя чего-то отобрать? Я есть, и я не такова, какой меня видят. Если твоя… Помазанница… отвращает и ослепляет каждого, как могу показать себя? Люди становятся глухими и слепыми… Прежде, чем мы увиделись, они уже имеют обо мне представление, — искренне расстроилась Манька. — Но ведь у людей наоборот, сначала человек нравится всем, а потом понимание приходит, какой он. И когда пытаюсь доказать, что я лучше, чем он думает обо мне, получается, что я молюсь на человека. Совершенство выставляет себя напоказ и говорит: «Что ищете ее, вот я, Спасительница Ваша!» — а где она?! Ее нет! Она как воздух — и за спиной, и отовсюду… Что бы я не делала, она как камень — и чувствую ее повсюду, во всем! Люди уходят от меня, потому что им тяжело со мной, но не к ней же! Доходят до первого человека, к которому она не пристает, и пусть он хуже, но его принимают. Разве это справедливо?