Дэвид Геммел - Великое заклятие

Тот подстегнул, и лошади пошли рысью. Сидящих в повозке тряхнуло. Маленькая Суфия заплакала, и Ульменета прижала ее к себе.

— Не бойся, малютка. — Лошади, тяжело дыша, перевалили через вершину холма, и город скрылся из глаз. Дагориан велел Коналину замедлить ход и ехать по дороге на юго-запад.

Сам он спешился на вершине подъема и через несколько минут увидел, как Антикас Кариос со своими людьми выезжает из города. С замиранием сердца он ждал, что сейчас те пустятся за ними в погоню, но всадники повернули прямо на запад по торговому тракту.

Сколько времени пройдет, прежде чем они убедятся в своей ошибке? Час или меньше?

Сев на коня, Дагориан догнал повозку. Аксиана уже пришла в себя и сидела молча, устремив взгляд на горы. Дагориан привязал коня к задку повозки и забрался внутрь.

— Мы оторвались от них на какое-то время, — сказал он Ульменете. — Где у вас карты?

Ульменета подала ему одну, и он бережно развернул старый, пересохший свиток. Город, изображенный на карте, был значительно меньше теперешней Юсы, но горные дороги были вычерчены четко. Все они вели к городу-призраку Лему, расположенному в двухстах милях южнее Юсы. Город этот некогда вырос близ серебряных рудников, но они истощились более двухсот лет назад, и заброшенный Лем превратился в руины. Согласно карте, им полагалось ехать на юг, через сто миль повернуть на запад, проехать еще семьдесят миль и, перевалив через Карпосские горы, выбраться на прибрежную дорогу в Кафис. Это не самый ближний порт, зато дорога к нему малолюдна, и на ней не должно быть разбойников или мятежных горцев, которые докучают путникам на пути к другому порту, Моресу.

Дагориан выбрал Кафис и по другой, не менее важной причине: Антикас Кариос скорее всего подумает, что беглецы направятся именно в Морес, куда следует Белый Волк со своими людьми.

Он поделился своими соображениями с Ульменетой.

— Что означают эти буквы? — указывая на карту, спросила она.

— Они взяты из старовентрийского алфавита. Вот эта, похожая на баранью голову, значит, что зимой в этом месте прохода нет.

— А цифры?

— Это расстояния между пунктами, но не в милях, а в вентрийских лигах — стало быть, не слишком точные.

— Далеко ли нам ехать? — спросила Фарис.

— Около двухсот пятидесяти миль, и в основном по гористой местности. Запасных лошадей у нас нет, так что эту пару нужно всячески беречь. В случае удачи мы будем в Кафисе через месяц. А там только переплыть в Дрос-Пурдол — и мы дома!

— Дома у кого? — спросила внезапно Аксиана, бледная, с полными гнева глазами. — Мой дом разорили дренайские дикари, пришедшие из-за моря. Они погубили моего отца, а меня отдали в жены своему вожаку. Разве Аксиана едет домой? Нет, ее силой увозят прочь из дома.

— Простите меня, ваше величество, — помолчав, сказал Дагориан. — Я хотя и дренайский дикарь, но готов отдать за вас жизнь. Я увез вас из города только потому, что там опасно. Калижкан — настоящее чудовище. Он ради каких-то неясных мне целей хочет убить ребенка, которого вы носите. И у меня нет сомнений, что с Маликадой они в сговоре. Маликада доставил ему вашего отца, и Калижкан убил его. Маликада предал Сканду, и Калижкан убил его. Если в моих силах будет благополучно препроводить вас в Дренан, я это сделаю, а там воля ваша. Там вас примут, как королеву, и возможно, что вы вернетесь в Венгрию с новой армией, чтобы занять отцовский трон.

— Как можно быть таким наивным, Дагориан? Дренайской знати до меня дела нет — я для них чужеземка. Думаете, они окажут поддержку моему ребенку? Сомневаюсь. Скорее всего его удушат или отравят, а на вентрийский трон сядет другой дренай. Вы говорите, что Маликада отдал насмерть моего отца? В это я верю. Маликада не выносил его, считал слабым и винил за все одержанные Скандой победы. Вы говорите, что он предал Сканду — в это я тоже верю, ибо он ненавидел короля. Но меня он всегда любил. Он мой кузен, и не сделал бы мне ничего дурного.

— А твоему ребенку? — спросила Ульменета.

— Мне все равно, что будет с этим непрошеным подарком Сканды. Пусть забирают его, если хотят. А вас, Дагориан, я попрошу снова сесть в седло. Ваше присутствие для меня отвратительно.

Задетый за живое Дагориан встал, отвязал коня и сел верхом.

— Ты не права, моя голубка, — тихо заметила Ульменета, свернув карту.

— Помолчи, предательница. Не желаю тебя слушать.

Коналин с сухим смешком обернулся к ним:

— Ты спасла ее от мертвеца, а она тебя обзывает. До чего ж я их ненавижу, этих богачей.

Аксиана, не говоря больше ни слова, смотрела на заснеженные горы. Ей хотелось извиниться перед Ульменетой, признаться, что она говорила в гневе. Неблагодарность не входила в число недостатков Аксианы. Она понимала, что монахиня рисковала жизнью, защищая ее от жуткого существа в доме Калижкана. Более того, она знала, что Ульменета любит ее и никогда бы не позволила себе причинить ей зло. Она понимала все это, но ей было страшно. Она выросла при дворе, где любое ее желание исполнялось незамедлительно, и события двух последних дней глубоко потрясли ее. За какие-нибудь сутки она оказалась запертой в темной комнате, стала свидетельницей смертельной схватки, узнала о гибели мужа, а теперь ехала в скрипучей повозке по диким местам. Ей казалось, что разум изменяет ей. Калижкан, к которому она испытывала доверие и привязанность, оказался чудовищным детоубийцей. Одному Истоку известно, какую участь он готовил ей самой. Аксиана вздрогнула.

— Тебе холодно, голубка?

Аксиана угрюмо кивнула, и Ульменета закутала ее плечи в одеяло. Слезы выступили на глазах королевы. Тут повозку снова тряхнуло, и она повалилась на Ульменету.

— Прости меня, — прошептала она, припав головой к плечу монахини.

— Уже простила, дитятко.

— Мне ведь рожать скоро. Я боюсь.

— Я с тобой, и ты у нас сильная. Все будет хорошо.

Аксиана глубоко вздохнула и выпрямилась. Дагориан ехал впереди, осматривая дорогу. Они направлялись к лесу, покрывавшему холмы, как шкура буйвола, и города позади уже не было видно.

Фарис достала из мешка красное яблоко и предложила королеве. Аксиана с улыбкой приняла его. Какая эта девочка худенькая, совсем заморыш, но у нее красивые карие глаза и хорошенькое личико. Аксиана, впервые оказавшаяся так близко от простолюдинки, рассматривала ветхое платье Фарис. Невозможно определить его первоначальный цвет — теперь оно серое, продранное на бедре, плече и локте, а у запястий и ворота протертое чуть ли не до дыр. Во дворце оно даже на тряпки не сгодилось бы. Аксиана, протянув руку, потрогала грубую грязную ткань. Фарис, изменившись в лице, отпрянула и перелезла назад, к Суфии.

В этот миг ребенок в животе шевельнулся, и Аксиана вскрикнула, но тут же улыбнулась.