Дэвид Геммел - Легенда о Побратиме Смерти

— Разумеется! — вспылил сенатор. — Вот почему я никогда не замышлял ничего подобного. Этот человек — мой племянник. Вы полагаете, что я способен убить моего кровного родственника?

— Теперь вы добавляете к обвинениям против себя еще и ересь. Нельзя именовать Бога-Короля человеком.

— Я обмолвился.

— Такие обмолвки обходятся дорого. Но перейдем к делу. У вас имеется четыре сына, три дочери, семеро внуков, четырнадцать двоюродных братьев и сестер, жена и две любовницы. Буду с вами откровенен, сенатор. Вы все равно умрете. Вопрос лишь в том, умрете вы в одиночестве или вместе со всей своей семьей.

Все краски исчезли с лица узника — но мужества он не утратил.

— Ты хитрый дьявол, Гарен-Цзен. Моего племянника короля еще можно извинить — бедный мальчик не в своем уме. Но ты-то — умный, просвещенный человек. Да проклянут тебя боги!

— Не сомневаюсь, они это сделают. Что ж, отдать мне приказ об аресте вашей семьи? Не уверен, что вашей супруге понравится здешний воздух.

— Чего ты от меня хочешь?

— Мною готовится некий документ. Когда он будет готов и подписан вами, вам разрешат принять яд, и вашу семью оставят в покое. А теперь прошу меня извинить. — Гарен-Цзен встал. — Меня ждут другие изменники.

— Здесь только один изменник — и это ты, чиадзийский пес. Когда-нибудь тебя, визжащего, приволокут в этот самый застенок.

— Возможно, сенатор, возможно — но вы этого уже не увидите.

Час спустя Гарен-Цзен вышел из ароматной ванны. Молодой прислужник обернул его горячим полотенцем, осторожно обсушивая золотистую кожу. Второй слуга тем временем втирал душистое масло в спину и плечи министра. Когда он закончил, мальчик подал свежее пурпурное платье. Чиадзе поднял руки, позволив себя облачить, вдел ноги в расшитые домашние туфли, приготовленные на ковре, и удалился в свой кабинет. Письменный стол из резного дуба только что натерли воском, надушенным лавандой. На столе стояли три чернильницы и четыре свежих белых гусиных пера. Усевшись в мягкое кожаное кресло, Гарен-Цзен взял перо, чистый лист плотной бумаги и начал свой доклад.

Когда на дворе прозвонил полуденный колокол, в дверь постучали.

— Войдите, — сказал министр, и худощавый темноволосый человек с поклоном подошел к его столу. — Да, Орет, докладывай.

— Сыновья сенатора Гиалла арестованы. Его жена покончила с собой. Прочие члены семьи разбежались, но мы их разыскиваем. Жена Маурина перевела свои сбережения банкиру в Дренане: восемьдесят тысяч золотом. Два его брата уже там, в дренайской столице.

— Отправь послание нашим людям в Дренане. Пусть расправятся с предателями.

— Слушаюсь.

— Что-нибудь еще, Орет?

— Только одна мелочь, господин. Дренайский боец, Друсс. Он, по-видимому, намерен бороться за победу. Посол попытается уговорить его, но друг бойца, Зибен, утверждает, что это невозможно.

— Кто у нас пасет этого бойца?

— Джарид и Копасс.

— Я говорил с Клаем, и он сказал, что дренай будет нелегким противником. Хорошо — пусть Друсса подстерегут и порежут немного. Глубокой раны будет довольно.

— Дело может оказаться не таким уж простым, господин. Этот человек недавно вступил в драку и побил нескольких грабителей. Возможно, его придется убить.

— Ну так убейте. Я занят куда более важными делами, Орет, и не располагаю временем для подобных пустяков. — Гарен-Цзен обмакнул перо в чернильницу и снова начал писать.

Орет с поклоном попятился прочь.

Гарен-Цзен трудился еще около часа, и все это время слова сенатора продолжали звучать у него в голове: «Когда-нибудь тебя, визжащего, приволокут в этот самый застенок». Да, в нынешние времена это вполне возможно. Сейчас Гарен-Цзен находится на самой вершине горы. Это очень нестойкая позиция, ибо зависит целиком от капризов безумца. Отложив перо, министр задумался о будущем. Пока что, главным образом благодаря его усилиям, обе соперничающие партии сохраняют равновесие. Но такая гармония долго не продержится, болезнь короля развивается с ужасающей быстротой. Скоро его безумие станет слишком трудно сдерживать, и все кончится кровавой бойней.

— Вершина горы, — со вздохом проговорил Гарен-Цзен. — Нет, это не гора, а вулкан, который вот-вот взорвется.

Тут дверь отворилась, и вошел воин средних лет, мощного сложения, в длинном черном плаще королевского гвардейца. Гарен-Цзен устремил на него свои разные глаза.

— Добрый день, господин Гарган. Чем могу служить?

Вошедший тяжело опустился на стул и водрузил на стол свой роскошный шлем из бронзы и серебра.

— Этот безумец убил свою жену.

Двое гвардейцев ввели Чорин-Цу за ограду дворца. Еще двое шли позади, неся сундучок со средствами и инструментами, необходимыми для бальзамирования. Старик тяжело дышал, поспешая за солдатами. Вопросов он не задавал.

Гвардейцы, пройдя через людскую, поднялись по застланной ковром лестнице в королевские покои. Миновав знаменитый Чертог Наложниц, они завернули в часовню, где склонились перед золотым изваянием Бога-Короля. Здесь солдаты двигались медленнее, стараясь не шуметь, и Чорин-Цу воспользовался случаем, чтобы отдышаться. Наконец они приблизились к двойным дверям, ведущим в опочивальню. Снаружи ожидали двое: воин с раздвоенной бородой чугунного цвета и первый министр Гарен-Цзен в своем пурпурном облачении. Высокий и тонкий как лоза, с ничего не выражающим лицом.

Чорин-Цу поклонился соотечественнику и проговорил на чиадзе:

— Да благословят вас Боги Высоких Небес.

— Неучтиво и неподобающе говорить на иноземном языке в королевских покоях, — выговорил ему Гарен-Цзен на южном наречии. Чорин-Цу поклонился снова. Длинные пальцы Гарен-Цзена коснулись второй костяшки на правой руке. Затем он скрестил руки на груди, касаясь указательным пальцем бицепса. Чорин-Цу понял смысл сказанного: «Делай, что тебе прикажут, — и останешься жив!»

— Прошу прощения, мой господин, — сказал бальзамировщик. — Не гневайтесь на вашего ничтожного слугу. — Сложив руки перед собой, он склонился еще ниже, касаясь большими пальцами подбородка.

— Мы нуждаемся в твоих услугах, мастер. Никто другой не войдет в эту комнату, пока ты не завершить свою... работу. Ты понял?

— Разумеется, мой господин. — Гвардейцы поставили сундучок Чорин-Цу у дверей. Гарен-Цзен приоткрыл створку ровно настолько, чтобы мастер с сундучком мог протиснуться.

Дверь закрылась за Чорин-Цу, и он огляделся. Ковры и пологи королевского ложа были из тончайшего чиадзийского шелка. Само ложе украшала искусная резьба, покрытая позолотой. Каждая вещь в комнате говорила о богатстве и роскоши, доступным только монархам.

Даже покойница...

Она была подвешена за руки на золотых цепях к потолку над кроватью, и простыни под ней промокли от крови. Чорин-Цу видел королеву только дважды: один раз во время шествия в честь ее свадьбы и второй — две недели назад, в начале Игр. Она открывала Игры в своей новой роли Бокат, богини мудрости. В тот раз Чорин-Цу рассмотрел ее как следует. Ее глаза казались пустыми, и она с трудом выговаривала слова благословения. Мастер пододвинул к себе стул и сел, глядя на мертвое тело.