Дэвид Геммел - Легенда о Побратиме Смерти

Горкай обернулся в сторону Талисмана. Оборона еще держалась, но за этот краткий промежуток полегло больше десятка надиров. Одни раненые пробирались к лазарету, другие лежали там, где сразила их сталь, зажимая руками кровоточащие раны.

Лин-цзе с оставшимися воинами вернулся к отряду Горкая. Из раны на щеке высокого Небесного Всадника струилась кровь.

— Следующую брешь будешь затыкать ты, — улыбаясь через силу, сказал он.

Горкаю не пришлось долго ждать. Людей Талисмана смели со стены, и сам Талисман получил удар копьем в грудь. Горкай издал боевой клич и ринулся со своим отрядом наверх, перескакивая через две ступеньки. Талисман вспорол живот своему противнику, выдернул сломанное копье из груди и лишь потом упал. Горкай перескочил через него — на стену лезли все новые и новые готиры.

У Талисмана перед глазами все плыло, и сознание мутилось. «Нельзя мне умирать, — сказал он себе. — Только не теперь!» Он приподнялся на колени и нашарил свою саблю, борясь с чернотой, стремящейся поглотить его.

Горкай со своими отвоевал стену, оттеснив готиров назад. Из раны Талисмана хлестала кровь, и он понял, что у него пробито легкое. Двое воинов подхватили его под руки и помогли встать.

— Ведите его к лекарю! — приказал Горкай. Талисмана дотащили до лазарета. Он услышал крик Зусаи, увидел над собой лицо Зибена... и лишился сознания.

Готиры отошли от северной стены, и Друсс, потерявший в битве шлем, вновь перескочил через проем и вернулся к Небесным Всадникам. Нуанг Ксуан, снова раненный в грудь и обе руки, сидел, привалившись к парапету.

Готиры отступили.

Друсс стал на колени рядом со старым вождем.

— Ну, как дела?

— За сотню перевалило. Мне сдается, я перебил всех надиров, которые были, — а те, кого ты видишь за стеной, только призраки.

Друсс окинул взглядом форт. На северной стене осталось всего восемнадцать защитников, на западной — двадцать пять. Над воротами он насчитал тридцать, включая человека Талисмана, Горкая. У Лин-цзе внизу осталось меньше двенадцати. Друсс попытался подвести общий итог, но он слишком устал. Пришлось пересчитывать еще раз.

Осталось меньше сотни защитников, и повсюду виднелись тела мертвых надиров. Вожак Острого Рога, Барцай, лежал на земле под стеной в окружении трех убитых врагов.

— У тебя кровь течет, Побратим Смерти, — сказал один из Небесных Всадников.

— Ничего. — Друсс узнал парня с ястребиным лицом, с которым говорил перед боем.

— Сними кафтан.

Друсс со стоном стянул с себя изодранный чуть ли не в клочья кожаный колет. Он получил четыре мелкие раны в плечи и предплечья и одну поглубже под правую лопатку. За пояс ему натекла кровь.

— Это надо зашить, не то ты истечешь кровью, — сказал надир.

Друсс облокотился о парапет, глядя на готиров, которые отошли назад на выстрел.

— И старика с собой прихвати, — усмехнулся воин. — Он так здорово дерется, что пристыдил нас всех.

Друсс, заставив себя улыбнуться, поднял Нуанга на ноги, а воину сказал:

— Ты и мигнуть не успеешь, как я вернусь.

Боль отпустила Талисмана, и он увидел себя на голом склоне холма под серым небом. Сердце его забилось в панике: он понял, что опять оказался в Пустоте.

— Ты не умер, — сказал чей-то спокойный голос. Талисман сел и увидел у маленького костерка колдуна Шаошада. Рядом стояла высокая Шуль-сен, и ее серебристый плащ мерцал при свете пламени.

— Зачем же тогда я здесь?

— Чтобы узнать одну истину, — сказала Шуль-сен. — Когда мы с Ошикаем пришли в эти степи, нас восхитила их краса, но еще больше изумила их мощь. Каждый камень, каждый стебель дышал ею. Стихийная сила исходила от гор и струилась по рекам. Мы нарекли эти силы Богами Камня и Воды. Знаешь ли ты, что порождает эту магию, Талисман?

— Нет.

— Жизнь и смерть. Жизненная сила мириадов людей и животных, насекомых и растений. Каждая жизнь исходит из земли и возвращается в землю. Это круг вечной гармонии.

— Но при чем здесь я?

— Не столько ты, сколько я, мой мальчик, — сказал Шаошад. — Я был одним их троих, лишивших эту землю волшебной силы. Мы извлекли эту силу и вложили ее в Глаза Альказарра; мы хотели собрать эту рассеянную повсюду мощь воедино ради блага надиров. Но, сделав это, мы разрушили связь между надирами и Богами Камня и Воды. Наши люди стали кочевать с места на место, не питая более любви к земле у себя под ногами и горам у себя над головой. Они раскололись и стали чужими друг другу.

— Зачем ты говоришь мне все это? — спросил Талисман.

— А ты как думаешь? — в свою очередь спросила Шуль-сен.

— Глаз у меня нет. Я думал, что они у поэта, но теперь мне кажется, что он просто искусный лекарь.

— Будь они у тебя, Талисман, сделал бы ты то, в чем нуждается наша земля?

— Что я должен сделать?

— Вернуть земле то, что у нее отнято.

— Отказаться от мощи Глаз? С ними я мог бы объединить все племена в непобедимое войско.

— Возможно, — согласилась Шуль-сен, — но за что твои люди будут сражаться без любви к своей земле? Что будет вести их в бой? Нажива, похоть, месть, жажда крови? Твое войско будет состоять из людей, чьи жизни — лишь мгновение в сравнении с вечностью. Земля же бессмертна. Верни ей волшебную силу, и она отплатит тебе сторицей. Она даст тебе Собирателя, о котором ты мечтаешь, даст тебе Ульрика.

— Как же мне это сделать? — прошептал Талисман.

— Она не так глубока, как ты думаешь, — сказал Зибен, ощупывая рану Друсса, лежащего ничком на столе. Боль в самом деле утихла, и только тугие швы причиняли неудобство.

— Ты меня просто поражаешь, — сказал, кряхтя, Друсс и сел. — Кто бы мог подумать?

— В самом деле — кто? Как там ваши дела?

— Скоро они снова пойдут в атаку — все разом. Если мы устоим... — Друсс умолк.

— Пропащее наше дело, верно?

— По всему видать, да — хотя мне больно в этом сознаваться. Что Талисман, умер?

— Нет, спит. Его раны не столь опасны, как нам показалось.

— Пойду-ка я обратно на стену. — Друсс выпрямил спину. — Удивительное дело. Я чувствую себя так, словно только что проспал восемь часов. Силы во мне так и играют. Эти твои примочки очень помогли мне, хотел бы я знать, из чего они.

— Я тоже. Их готовит Ниоба.

Друсс надел колет и застегнул пояс.

— Жаль мне, что я втравил тебя в это дело.

— Я вольный человек и сам решаю, что мне делать. Я ни о чем не жалею. Я встретил Ниобу. Благое небо, Друсс, я люблю эту женщину!

— Ты всех женщин любишь.

— Нет. Тут все по-другому. А еще более удивительно то, что я, будь даже на то моя воля, ничего не стал бы менять. Умереть, не узнав настоящей любви, было бы ужасно.

К ним подошел Нуанг:

— Ну что, воин, готов?

— Ох и крепок же ты, старый черт, — сказал Друсс, и оба вернулись на стену.