Наталия Карамышева - Звездный рыцарь

Убедившись, что с бессонницей бороться бесполезно, Роман сдался ей на милость, открыл входной люк и пристроился в тамбуре, намереваясь встречать первый рассвет на новом месте жительства.

С первыми лучами солнца Большой город наполнился звуками. Шелестели отдергиваемые драпировки на окнах, скрипели отодвигаемые двери, из домов доносилось пение девушек, примерявших праздничные наряды. Ребятишки, которым в дни турниров разрешалось надевать костюмы рыцарей, с радостным визгом шныряли по улицам, путаясь у всех под ногами, или с воинственным кличем сражались игрушечными мечами. Почтенные отцы семейств, снисходительно-одобряюще глядя на будущих воинов, предавались воспоминаниям о собственных победах, одержанных в дни юности. Матери озабоченно проверяли, все ли в порядке: хороша ли дочь в новом платье, нет ли лишней складки на плаще у супруга, не успел ли самый младший вываляться в песке – и, наконец, достойно ли выглядят они сами. Только убедившись, что семья может с честью выдержать сравнение с другими, матери разрешали отправляться.

Со всех сторон в город спешили странствующие менестрели, воины и борцы. Стряхнув дорожную пыль и освежив лица в прохладном ручье, они заполняли улицы и площади, смешиваясь с жителями столицы. Многих узнавали и приветствовали, осыпая душистыми листьями желтого дерева.

Одним из последних в город вошел высокий юноша в поношенном алом плаще. Голубые глаза и белокурые волосы его непривычно контрастировали с ореховым загаром, покрывавшим лицо и руки. Матово-серебристая кольчуга изящного плетения обличала в нем рыцаря, а висящий у пояса музыкальный тингури – певца. Левое запястье облегал боевой браслет – широкая полоса кожи с двумя продольными бронзовыми лезвиями. Сложенный остриями клинка внутрь меч оттягивал пояс слева. Казалось, юноша колеблется в выборе вида состязаний.

– Рыцарь-Поэт! Рыцарь-Поэт! – кричали вездесущие мальчишки, узнав в смуглом путнике знаменитого на всю страну сочинителя баллад. А он чуть грустно улыбался им в ответ. Стайка девушек в цветастых накидках засыпала его дождем цветов, а самая смелая украсила голову юноши голубым венком. Так он и шел по улицам – со смущенной улыбкой, с цветами в волосах и лепестками на плечах.

Рыцарь-Поэт не был в Большом городе целых два года – с тех пор как победил в последнем турнире. До начала состязаний оставалось немало времени, и юноша брел по знакомым улицам, рассматривая праздничное убранство. Он и не заметил, как добрался до многолюдного базара.

Прямо на земле разноцветными полосами стелились циновки, и на них раскладывалась и расставлялась всевозможная всячина. Горой громоздились крашеные бычьи шкуры, подобно перинам лежали десятки опахал и накидок из пушистых бычьих хвостов, сияли полированные рога, из которых полагалось пить бодрящий сок черного яблока. Вороха тончайшей ткани излюбленных эльмитами тонов – красного и сиреневого – вздувались при малейшем ветерке, похожие на волшебные костры. В огромном загоне ревели боевые и вьючные быки, взбудораженные непривычной суматохой. Нестерпимо слепило глаза тем, кто засматривался на рыцарские доспехи, разложенные на деревянных решетках: щиты, кольчуги, кирасы, шлемы, огромные мечи и тонкие кинжалы... Все это звенело, бренчало и звякало, внося свою лепту в общий шум. А рядом раздавались восторженные «Ах!» и «Ой!» деревенских девушек, выбиравших запястья, головные обручи, ожерелья, застежки и филигранные пуговицы к новому платью. Крики, скрип волокуш и скрежет колес, мычанье и рев – все сливалось в веселый гул. Ярмарка кипела, ворочалась и играла всевозможными красками, наполняя восторгом сердца простодушных эльмитов.

Ровно в полдень серебряный звон перекрыл шум праздника: сотни бубенцов возвестили начало турнира. На площади зазвучали торжественные фразы старинной клятвы: «Клянусь своей рыцарской честью и своим родовым именем свято соблюдать правила поединка, завещанные нам предками. Клянусь верно и справедливо, достойно и благородно носить завоеванное звание рыцаря. Клянусь!» Рукояти мечей дважды ударили о щиты, и бойцы двинулись на ристалища, сопровождаемые толпами зрителей.

На площади воцарилась тишина. Эльмиты устраивались на траве, на каменных приступках и прямо на дощатой проезжей дороге, готовясь слушать певцов.

Участники состязаний выстроились в круг, и один из Старшин отворил дверцу огромной клетки. Выпорхнувшая стая розовых птиц с пронзительным щебетом закружилась над площадью: у каждой на шее висел медальон с порядковым номером. Хорошо обученные птицы опустились на плечи менестрелей, давая им возможность снять медальоны. Тот же самый Старшина позвонил в колокольчик, и пернатые жребии послушно вернулись в клетку.

Рыцарь-Поэт бросил взгляд на доставшийся ему номер. Он должен был выступать самым последним – пятым в пятой руке. Прицепив жребий к шнурку плаща, рыцарь смешался со зрителями. Вперед вышел первый певец.

Отбросив назад лиловую пелерину, он высвободил из складок ткани самиури – панцирь морской черепахи, выполнявший роль резонатора, с натянутыми поперек него струнами. Склонив голову к плечу и перебирая струны, менестрель запел. Самиури звенел и трепетал, рождая мелодию моря: плеск набегающих волн, свист штормового ветра, раздраженное шипение пены среди никогда не просыхающих камней... Песня рассказывала о черепахе, живущей на дне Великого моря, о рыбах, порхающих подобно птицам в подводных садах, о Желтой Морской Змее, которая обвивает неосторожных рыбаков и уносит их в потайные гроты... Летящие со всех сторон цветы были наградой певцу.

Менестрели сменяли друг друга, и зрители жадно ловили каждый звук, каждое слово. Они слушали баллады о сказочных странах, о таинственных лесах и знойных пустынях, о смелых рыцарях и прекрасных девушках, о добрых волшебниках и удивительных животных, которые живут далеко-далеко от Эльмитио... Одни поэты воспевали мудрых правителей, другие – своих возлюбленных, третьи – Большой город, где живут приветливые и веселые люди.

Солнце уже клонилось к закату, когда наконец пришла очередь рыцаря-Поэта, и на площади стало так тихо, что даже легкое дуновение ветерка казалось непозволительно громким. Тингури застонал и заплакал, вторя скорбным словам.