Андрей Астахов - Воин из-за круга

Сначала был звук – чистый, холодный, мелодичный, похожий на звон инея в морозном воздухе. Ратислав даже не понял, что это за сигнал. Прочие воины псковского ополчения, сидевшие у костров, встрепенулись, обратили глаза на восток, к темной полосе леса, черневшей далеко за берегом. И всем без лишних разговоров стало ясно, что это такое.

– Не замерз, паря? – Сотник Прокоп вынырнул из-за спин воинов, столпившихся на берегу, заглянул Ратиславу в лицо. – Гости долгожданные идут, о своем прибытии сообщают – мол, готовьте мечи да копья, чтобы привечать нас как следует.

– Ливонцы?

– Они. Не боишься?

– А чего бояться? – Ратислав поправил волчью шапку, сбившуюся на глаза. – Рогатина у меня есть, возьму на нее ливонского зверя.

– Храбер больно, паря, – буркнул Прокоп, но глаза его потеплели. – Ну давай, становись в строй. Может, и будет тебе сегодня счастье.

– Я… ты ведь помнишь, что мне обещал, дядя Прокоп, – сказал Ратислав, невольно взяв старого воина за рукав. – Маленке моей скажешь, что и как, если меня… ну, знаешь, о чем я.

– Скажу, – произнес Прокоп серьезно и торжественно. – И свечку за твою душу поставлю, если что… А ну, мужики, становись! Пора за рогатины браться!

Ратислав замер на несколько мгновений в непонятном оцепенении. Что-то небывало холодное, похожее на прикосновение змеи, прошло по спине под рубахой, кожаным юшманом и полушубком – и это был не утренний мороз. Ничего похожего Ратислав прежде не испытывал. Возможно, это был страх. Встреча с ливонцами страшила всех – ведь, как говаривали люди бывалые, уже встречавшие ливонцев в бою, немецкие рыцари неуязвимы – поди, доберись до рыцарской шкуры, если панцирь из стали да под ним кольчуга до колен…

– Эй, православные, чего приуныли? – завопил какой-то балагур из сторонников. – Поморозились, не иначе! Медку бы сейчас по полведра на брата, а?

– Истинно! – оживились мужики. Часть из них уже была в строю, встав внешней стороной полумесяца к противоположному берегу, но большинство ратников нестройной толпой сбилось у кромки берега, у самой границы земли и льда.

Ратислав поискал глазами псковский стяг, нашел – черное полотнище с Богородицей вздымалось над головами людей совсем недалеко, саженях в сорока от него. И тут опять ветер с озера донес звук рога. На этот раз его подхватили еще десятки рогов и боевых труб, и над озером сразу после этого повисла необычная тишина, напряженная и грозная.

– Сейчас пойдут! – крикнул кто-то.

Ратислав протиснулся между вставшими в ряды людьми поближе к хоругви. Здесь, среди плотного строя псковичей, он наконец-то почувствовал себя в безопасности. Озноб стал меньше, и даже противная сухость во рту куда-то пропала. Какое бы зло ни пришло с той стороны озера, он не будет перед ним совсем беззащитен. Рядом с ним воины, которые защитят его. Ратислав бросал короткие взгляды по сторонам, пытаясь прочесть на лицах сторонников тревогу, страх или неуверенность. Псковичи были спокойны, если кто и испытывал страх, вида не показывал – будто звал их Прокоп рубить лес или добывать зверя, а не принять на копье ливонцев, закованных в железо.

Сам Прокоп уже был на коне, рослом рыжем битюге с длинной гривой и в татарской сбруе. Ратислав хорошо видел воеводу – он встал прямо возле псковской хоругви, в восьмой шеренге. А Прокоп объезжал строй, и в облике его не было заметно волнения.

– Дружнее, дружнее, мужики! – покрикивал Прокоп, уперев руку в бок и выпрямившись в седле. – Не то гости скоро явятся, а хозяева еще не приготовились привечать их. Гость, он хошь и незваный, а принять надобно как полагается у нас, у православных. Оно ведь как, плохо гостя встретишь-приветишь, он и обидится, худые слова про тебя говорить будет каждому встречному. Стал-быть, принять надобно так, чтобы некому было потом про нас рассказывать хулу, чтобы ни один не ушел! Бейте их, мужики, чтобы даже под своей железной шкурой русскую руку почуяли! Злобой и кривдой дышит на нас рыцарство ливонское, чает нас холопьями своими сделать, в веру свою поганую обратить, над церквами нашими поругаться, баб наших повалять, над народом нашим поглумиться! Стал-быть, бейте их, пока дух в вас жив. А коль помрете, исполать вам, а у Бога – Царствие Небесное. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

– Аминь! – выдохнули мужики в один голос. И будто в ответ на этот единый возглас, с того берега снова затрубили рога.

– Гляди, вона они! – крикнул кто-то. – Идут, ей-бо, идут!

– Где? – Ратислав почувствовал, что в ногах снова появилась противная предательская слабость. – Где они?

– Да вон глянь туда, паря! – Крепкий мужик с плоским лицом схватил Ратислава за руку, развернул к озеру. – Вон они, ливонцы-то!

Поначалу Ратислав не увидел ничего – мешала морозная муть над озером, сливающаяся с серым тяжелым небом. А потом он увидел, что странные движущиеся ледяные глыбы или то, что казалось ему ледяными глыбами в черных полосах и пятнах, – это и есть они, ливонцы. Белая стена стала надвигаться с восточного берега, и лед загудел под копытами тяжелых, закованных в броню коней.

– Ой, Господи! – охнули за спиной Ратислава. – Вот она, смертушка!

Мужик рядом с Ратиславом выругался в бороду, выпрямился, вцепившись в древко своей рогатины. Сосед справа, парень, ненамного старше Ратислава, вдруг побледнел, да так, будто кровь из него разом выточили; глаза парня округлились, рот раскрылся. Кто-то за спиной, сбиваясь, читал молитву, но большинство окружающих Ратислава людей молчали и просто следили за приближающейся конной лавиной.

В этот момент Ратислав вспомнил о шолке. Когда они с Маленкой прощались, она повесила ему эту шолку на шею. Велела, коли будет великая опасность, держаться рукой за эту шолку и читать наговор, который заставила Ратислава заучить наизусть. Ратислав не смел отказаться, хоть и сказал однажды чудовоборский батюшка Варсонофий, что носить языческие обереги – великий грех. Шолку взял, а наговор забыл в первый же день. Теперь же, когда ливонский вал с лязгом и воем рогов пошел на ополченцев, Ратислав вдруг понял, что если любовь Маленки его не спасет, то не спасет уже ничто.

И еще он вспомнил о Липке. О всех чудовоборцах. О своей родне и даже о тех, кто его никогда не любил. Но о Липке была первая мысль. Ведь даже Маленка не заставила его о ней забыть. Да и по совести сказать – любит ли он Маленку? Или же хотел просто заставить себя забыть о другой?