Дэвид Геммел - Дочь горного короля

– Добро пожаловать, – сказала она, когда он вошел, пригнувшись, в низкий бревенчатый сруб, освещенный только жаровней. Чернокожий, сидевший там с Сигурни, вызвал у Фиона легкий испуг. – Это Асмидир, мой генерал и большой мастер военного дела.

Асмидир протянул Фиону руку, и тот, пожав ее, оповестил:

– Нижнесторонние напали на фарленские деревни. Убиты сотни людей, в том числе женщины и дети. Их лорд-ловчий со своими воинами вознамерился отомстить, но их окружили и изрубили на части. Торган ушел, потеряв больше трехсот бойцов. В этом он винит тебя – говорит, что ты наслала проклятие на его клан. А мои собственные разведчики доносят, что теперь нижнесторонние идут на нас. Не минует и пяти дней, как они будут здесь.

– Не дойдут, – уверенно молвила Сигурни. – Ветер пахнет снегом, метели их остановят.

– Пусть так, но что же будет весной?

– Будем надеяться, что к тому времени вы узрите свой знак, – холодно ответила она.

…Сигурни плотнее запахнулась в овчину. К ней прибежала Леди, и она, сняв теплую рукавицу, погладила собаку по голове.

– Скоро пойдем в тепло, девочка.

Леди, слыша ее голос, замотала хвостом по снегу.

Три пешехода достигли подножья горы, и Сигурни теперь ясно видела их. Это были Фелл, Гвин Черноглазый и Бакрис Беззубый. К ней они поднялись, когда стало темнеть. Густой снег повалил снова, засыпав голову и плечи лесничего.

– Ну что? – спросила его Сигурни.

– За твою голову назначили тысячу гиней. А к весне они ждут еще три тысячи войска.

– В Силфаллене был?

– Там камня на камне не оставили, – вздохнул Фелл. – Деревни как не бывало.

– Ладно, пойдем на зимовье. Остальное расскажешь там.

– Кое-что я хочу сказать сразу. – Он стряхнул снег с волос. – В Цитадель приехал чародей с юга, Якута-хан. О нем ходит много историй. Говорят, он способен вызывать демонов.

Сигурни прочла страх в глазах разведчиков и надеялась, что они не увидят того же в ее глазах.

– Я его не боюсь, – вырвалось у нее.

– Прошлой ночью он вдруг явился в пламени нашего костра, – подал голос Гвин. – Скажи ей, Фелл.

– Он велел передать тебе, что он идет. Сказал, что в ту ночь у водопада тебе повезло, но больше он не промахнется. Сказал, что ты его сразу вспомнишь: в прошлый раз он держал в руке сердце твоего отца. Сказал и исчез.

Сигурни отвернулась. Во рту у нее пересохло, сердце бешено колотилось. Вся во власти страха, едва держась на ногах, она ухватилась за дерево.

Демоны угрожали ей снова.

Для Тови наступление зимы стало настоящим кошмаром. Люди Лоды, числом около трех тысяч, расселились в двух долинах, в пяти лагерях. Их всех надо было чем-то кормить. Почти весь скот, угнанный на север после силфалленской битвы, забили на мясо, оставив лишь малое количество племенных животных. Но на одном мясе не проживешь. Беженцам недоставало овощей, недоставало сушеных фруктов. Старые, малые и хворые страдали расстройством кишок. В первый же месяц зимы Лода схоронила одиннадцать стариков, но худшее было еще впереди. Когда молоко у коров иссякнет, начнется подлинный голод. Снег завалил дороги, и даже от одного лагеря до другого трудно стало добраться. Поставленные Паллидами срубы, хотя и крепкие, плоховато держали тепло и топились по-черному.

Жалобы нарастали, моральный дух падал. Молодежь возмущалась Обрином: каждый день он гонял своих новобранцев нещадно, заставляя бегать, лазить по горам, сражаться попарно. Тови попытался втолковать нижнестороннему, что в горах так не заведено, да где там…

Лорд-ловчий поднялся, как всегда, на рассвете. Озябшая жена жалобно застонала, и он укрыл ее своим одеялом. Дети еще спали. Тови разворошил едва тлеющие угли, раздул, добавил растопку. Натянул сапоги, надел теплую рубаху. Приоткрыл дверь, которую завалило ночным снегопадом, протиснулся в щель, отгреб снег руками, закрыл снова.

Навстречу ему из своей хижины вылез Грейм в длинном овчинном тулупе, с топором дровосека.

– Небо ясное, – сказал он. – Сегодня вроде помягче.

– Худшее еще впереди, – пробормотал в ответ Тови.

– Сам знаю, – рявкнул кузнец, – да только незачем видеть всюду только плохое.

Тови покраснел, услышав этот упрек.

– А чему тут радоваться? Назови хоть одну причину, и я тебе джигу спляшу. Три тысячи человек сидят и ждут либо голодной смерти, либо того, что их весной перебьют. Не так, что ли?

– Может, так, а может, и нет. Сам подумай: у нас теперь пятьсот воинов, крепких ребят, горящих гневом и жаждой мести. К весне их будут тысячи, вот тогда и увидим. К чему отчаиваться? Ничего хорошего в этом нет.

– Не умею я скрывать свои чувства, Грейм. Я уже старый, и огня во мне не осталось. Сына моего убили, деревню сровняли с землей. Трудно жить с предчувствием, что всей оставшейся семье тоже суждена гибель.

– Ты не так уж и стар, а что до трудной жизни, то ты уже много лет не выглядел таким молодцом. Валка деревьев и постройка домов тебе на пользу пошла. По весне будешь махать клеймором, как гусиным перышком, вот огонь и загорится опять.

Улыбнувшись через силу, Тови обвел взглядом лагерь. Новый общинный дом к югу от них вырос уже футов на пять. Сруб просторный, восемьдесят футов на тридцать – когда его достроят, можно будет собираться вместе по вечерам, и люди воспрянут духом.

– Долго ли еще? – спросил он, кивнув на бревенчатые венцы.

– Дней пять. Нынче рубим лес на северном склоне. Если снегопада не будет, авось и за три управимся.

Народ потихоньку выходил из домов. Обрин, которому кто-то дал кожаные штаны и куртку, пристроился к дереву по малой нужде.

– Не люблю я его, – сказал Тови.

– Да, мужик что твое железо, – поддержал Грейм.

– Это бы пусть, а вот спесь его мне хуже репьев под шкурой. Ты глянь, как он ходит… точно он тут господин, а мы его крепостные.

– Придирчив ты больно. Фелл тоже так ходит. И Сигурни.

– Да, но они-то горцы.

Грейм расхохотался и хлопнул его по плечу.

– А это, по-твоему, не спесь, друг сердечный? Притом Обрин тоже горец. Сын Фелла.

– Надень на волка портки, волком он и останется.

– С тобой сегодня не сговоришься, лорд-ловчий, – сказал Грейм и пошел прочь по снегу.

Тови почувствовал себя виноватым. Кому же ободрять всех остальных, как не лорду-ловчему? Обрин, раздевшись до пояса, обтирался снегом, и Тови различил множество шрамов на его груди и плечах.

– Доброе утро, – холодно молвил нижнесторонний.

– И тебе доброе, Обрин. Что твои парни, постигают науку?

Обрин надел рубашку и куртку.

– Шесть отрядов еще туда-сюда, а остальные… Не могу же я заставлять их учиться, если они не хотят.

– Горца нет нужды учить драться.

Обрин улыбнулся, что случалось с ним редко – но лицо его от этого не смягчилось, а сделалось еще более устрашающим.