Сборник - Русская фэнтези-2009. Разбить зеркала

– Да ты просто говори. – Зоя согревалась и честно силилась понять светящуюся в темноте сестру. Ободренная, Женя продолжала:

– Бог придумал этот мир как сложную и прекрасную штуку. Такую, что самому ему понравилось, а уж ангелам и подавно. Но чтоб здесь жить, нужно быть сложнее, чем ангелы. В общем, оставлю примеры, скажу только, что наша мама Ангел М(аруся) решила попробовать быть человеком. Захотела стать мамой. Почувствовать. Ангел М так долго работала хранителем у маленьких детишек, что сама влюбилась в материнство. Захотела печь булочки и встречать из школы, шить новогодние платья и варить варенье, помогать готовить уроки и петь колыбельные. Заботиться, оберегать и прикасаться нежно. – Девушка сделала паузу, набираясь смелости продолжить. Она потерла переносицу и смахнула с кончика своего молочно-белого носика нависшую серую каплю. – Она так сильно этого захотела, что мы с тобой отлетели с ее плеч, как осенние яблоки с веток, и очнулись девочками. А пока мы падали, ударились о время, и нас раскидало. Потому тебе десять, а мне пятнадцать вроде как. Но ангелам нельзя чувствовать, иначе они не ангелы. А нам – ничего нельзя делать самим. Мы не настоящие люди, мы только похожи. Не чувствует, не болеем, не растем.

Притихшая было Зоя уже пришла в себя и скептически смотрела на размахивающую руками сестру. Трудно поверить, что ты – не часть мира, который помнишь с рождения. Поверить в супермена гораздо проще. Может, сестра просто сошла с ума, у нее ведь подростковый период.

– Мы – хорошие и послушные ученики, обязательные и чистоплотные, мы – не хулиганки и лояльны к любым правилам. Потому что мы – крылья! Мы с тобой по большому счету – вещи. Мы умеем летать между небом и землей. Мы хорошенькие, умненькие блондинки, славные и симпатичные. Мы легко подчиняемся и никуда не лезем без команды. У нас нет друзей и врагов, мы бесконфликтны. У нас нет и не должно быть контактов с этим сложным миром, а то придется кем-то стать. Определиться с кем мы: с верхом или с землей. И не летать больше.

Девочка уже почти согрелась и успокоилась. Сестра была сейчас как зануда Зайцева, гордость школы с «Доски почета».

– Нас много на самом деле. Только не все себе признаются, что они – вещи. Да, – добавила она словно между прочим, – еще есть времена и места в этом ажурном мире, как узелки, которые держат нити вместе. Великие праздники называются. Тут с временем определеннее, чем с местом. Оно постояннее. Несколько дней вперед и назад от сегодняшнего дня – и есть большой узел. Что-то должно измениться. Или может измениться от чего-то. Мы или Маруся, или мир, не знаю точно. Но так оно и будет. Наверное, даже именно потому, что мы оказались в этом узле, ты и натворила что-то, что может нас с тобою изменить. Потому я должна спросить тебя. – Старшая присела напротив младшей на корточки, взяла ее мокрую мордашку в ладони, заглянула в глаза и продолжила: – А теперь скажи мне, мокрый гусеныш, ты согласна обменять наши полеты на все те новые чувства и ощущения, что тебе сегодня удалось изведать. На холод, боль, обиды, сырость? Скажи и признайся, что ты сделала людям, что вдруг начала чувствовать? Помогла кому-то или влезла куда не следовало?

Девчушка наморщила лобик, силясь вспомнить или понять.

– Скажи, согласна ли ты, ради всех этих незабываемых ощущений отказаться от полетов и сделать несчастной нашу Тетьмарусю? Она будет плакать по тебе. Я тебе честно скажу, говорят, что бывают и приятные ощущения в людской жизни, но их гораздо меньше. И летать под дождем ты не сможешь никогда. Мы не сможем. И ты состаришься и умрешь однажды, если станешь человеком. А ты им уже становишься: глянь на себя – ты мерзнешь. И может быть, ты станешь страшной уродиной, когда состаришься. И студент-сосед из Тетьмарусиной коммуналки не будет тебе улыбаться, а станет шарахаться, как от бабки Лиды. И сопли у тебя уже текут. Как у обычной девочки. И коленка распухнет и будешь ты хромать. А мальчишки будут толкаться до синяков на твоей белой коже. И все ты будешь чувствовать, как обычные люди. Всю гамму ощущений.

Сестра светилась, как луна в полночь. Ей очень хотелось услышать ответ. Как много зависело от слов маленькой промокшей нахохлившейся девочки на пыльном чердаке…

– Нет, не согласна, – затрясла головой Зоя, – я лучше буду крылышком. Буду летать!

– Летай! – сказала сестра и погасла. Ее кожа перестала светиться. И сама старшая как-то сгорбилась. – Летай, гусеныш. Я исправлю то, что ты натворила. Скажи только что.

– Мамина комендантша попросила меня взять у соседки магнитофон. Сказала, что это ее. Я взяла, принесла ей в комнату, а та закрыта оказалась. Я его тогда под мамину кровать поставила. Решила, что вечером отдам, и забыла.

– Ясно, – со вздохом сказала Женька, – послушная ты моя девочка. Подставили тебя. Ты ведь, получается, воровство совершила. Маму нашу наказать хотели.

Женя снова помолчала. Дернула плечиками, словно ей было холодно. Или хотелось, чтоб было холодно:

– Я отработаю за тебя. Может, тогда простят нас. А до тех пор не летать нам с тобой. Только падать. Иди, Зойка, к маме нашей, ты у нее теперь за два крыла будешь. – И попыталась пошутить, чтоб не так грустно было: – Два крыла. И оба левые. Вот так вот – раз! И больше мы не летаем. Тяжко быть вещью, да, гусеныш? Все время тобой манипулируют. Может, лучше бы мы обе стали просто девочками? И ну их, эти полеты? Но поздно.

Потом старшая деловито поднялась, стряхнула пыль с брючек, стремительно обняла младшую, вышла под дождь. Уже оттуда, полуразмытая дождем, как на картинах французских художников, Женька крикнула малышке:

– И не лезь больше никуда, помни – тут все имеет значение! И каждый получит свое! Будь хорошей девочкой, гусеныш! – и помахала рукой сестренке. От Женькиной кожи шел легкий пар, а сквозь одежду, прямо вдоль позвоночника прорастали длинные белые перья. Она разбежалась и, вспрыгнув на карниз, без пауз, без прощальных взглядов и красивых жестов бросилась с черной гудроновой крыши.

Не спеша маленькая Зоя вылезла с чердака, подошла к краю, от которого только что оттолкнулась ее сестра, легла на живот, прямо в натекшую лужу на гудроне, свесив голову вниз. Конечно, никакого тела под окнами детдома не лежало. Минутой раньше Евгения Перышкина, закрутившись винтом, спустилась с крыши, изящно приземлившись на полупальцы. Втянула в себя бело-золотой парус перьев и, как была, зашагала на работу: она уже неделю подрабатывала, мыла полы в аптеке. Два месяца позора, и они с сестренкой снова будут летать. Если их простят высшие сферы. Надо же было малой так лохануться перед Пасхой! Ну ничего, Женя еще успеет подработать, вернет сестрин долг, купит простоватой соседке Ирине новый кассетник, и к Троице будет повод молить о милости. А не простят, может, в девочках тогда оставят? Ну, хотя бы младшую?