Юлия Латынина - Колдуны и министры

Киссур рассердился:

– Вы просили меня высказать свои соображения, и я их высказал. Вы меня перебили – не лучше ль было вообще не спрашивать? Вам не понравилось, что я отвечал умно, – лучше ли было бы, если б я ответил глупо?

Старик на это ничего не сказал, и Киссур пошел колоть дрова.

Когда Киссур вышел, Мелия отдал старику книги, которые положил ему в мешок отец, узнав о том, куда собрался сын. Старик спросил Мелию, зачем он пришел, и Мелия ответил:

– Почтеннейший! Я трижды сдавал экзамены в столице: так, однако, и не удалось побывать в зале Ста Полей, повидать Золотое Дерево.

Проще говоря, Мелия трижды проваливался и не попадал в Залу Ста Полей, где объявляют имена прошедших конкурс.

– Говорят, – продолжал Мелия, – у вас есть пожелай-зеркало, что в него увидишь, то и сбудется: покажите мне Золотое Дерево.

Старик распустил свои волосы, обвел вокруг Мелии круг и начал колдовать. Вынул вдруг у Мелии из рукава персиковую косточку и бросил ее на пол. Косточка сомлела, треснула и начала расти: вот уже показался третий лист, пятый, вот затрещала крыша. «Распуститесь», – сказал старик, и дерево вдруг покрылось цветами. «Созрейте», – вскричал старик, и на ветвях повисли желтые персики. Тут Мелия понял, что это морок, вскочил и цап за сук! Колдун вскрикнул, а Мелия почувствовал, что втекает в дерево: вот уже пальцы его превратились в ветки, вот по жилам пробежал кислый древесный сок. Тут Мелия застонал, почувствовав, как крошат кору павилика и время, страшная боль пронзила его: это под землей точила его корни мышь. Мелия глянул вниз: ба, да это вовсе не персик, а старая катальпа у часовни Серого Дракона!

Под катальпой горит костер, вокруг сидят восемь человек, двое отошли в сторонку, и тот, кто повыше, наставляет собеседника:

– Мелию пропустите вперед, а второго – сеткой, сеткой! Не бойтесь: дела не станут возбуждать ввиду невероятности улик, а госпоже Архизе мы скажем, что Серый Дракон якшается с разбойниками и указывает им людей для грабежа. Госпожа Архиза озлобится на колдуна.

Мелия, ужаснувшись, повалился ниц, – закричал, раздираясь, ствол, корни выворотило из земли…

Старик схватил Мелию за шкирку:

– Нынче много охотников списать свои грехи на колдунов и разбойников! Только попробуй!

Мелия жмурил глаза от страха.

– Да я… Только напугать… Господин Ханда просил. Из заботы о госпоже Архизе! Первый министр нынче – опора небу, крыша земле! А госпожа Архиза доверяет провинившемуся перед ним преступнику!

Киссур и Мелия переночевали в хижине старика и уехали утром. Старик спросил Киссура на прощание:

– Ну хорошо, когда государь воюет против сырых варваров – это, стало быть, справедливая война. А если б нашлись такие люди, по сравнению с которыми мы все были бы как варвары по сравнению с ойкуменой, и пожелали бы нас завоевать, – ты бы тоже сказал, что это справедливая война?

Мысль, что кто-то может быть сильнее и мудрее государя, показалась Киссуру нелепой. Он с насмешкой оглядел вонючую комнатку, промасленную бумагу на окошке, и промолвил, что в мире нет никого сильней государя и ничего прекрасней Золотого Дерева в зале Ста Полей, и дерево это будет стоять вечно, если только мыши не подточат его корни.

На обратном пути Мелия был зол и молчалив. Он наконец сообразил, что старик, конечно, ничего не мог знать, и Мелия увидел в магическом кругу то, что подсказывала нечистая совесть.

Подъехали к храму Серого Дракона и застали там толпу крестьян: ночью повалилась старая катальпа, катальпой подмяло стену, а стеной – костер и восьмерых человек с разбойничьими снастями и чиновничьими документами.

Погожим осенним днем, у развилки в Лазоревом Лесу, Киссур Белый Кречет нагнал яшмового аравана, – тот стоял у дороги и чертил в пыли дикие знаки, потом повернулся и пошел. Киссур спешился и пошел за ним следом. Больше никого на дороге не было.

– У меня в саду, – сказал Киссур, – отец посадил орех, но орех вырос бесплодный. Пришел чужак и посадил другой орех, очень обильный. А теперь в сад повадился местный инспектор, потому что по закону двух орехов, ты знаешь, на двор не положено. Я все хитрил и откупался, а сил моих нет, и я хочу тебя спросить, какой из орехов мне срубить: бесплодный отцовский, или плодовитый чужой?

Надобно сказать, что Свен Бьернссон не очень-то походил на аравана Арфарру. Бьернссон был шатен среднего роста, араван Арфарра был весьма высок и поседел в тридцать четыре года. Было Бьернссону столько, сколько Арфарре четверть века назад, то есть тридцать пять, и глаза у него были не золотые, а серые. Киссур, однако, не обращал на это внимания, так как колдуны принимают то обличье, какое хотят.

Бьернссон скользнул по юноше взглядом, как по лягушке или травинке, – он теперь любил этот взгляд. Вопроса он до конца не понял, зато узнал человека с показанного Наном медальона.

– Киссур Белый Кречет, – сказал Бьернссон, – ты бы лучше о себе подумал, а не о мести. Или ты не знаешь, что тебя ищет первый министр?

Киссур от изумления засунул палец в рот. Бьернссон пошел дальше. Прошло минут пятнадцать – Киссур вновь нагнал его. Бьернссон расположился под дубом у дороги, распустил у котомки горлышко, вынул тряпочку, вытащил из тряпочки сыр.

– Советник, – хрипло сказал Киссур, – как меня зовут: Киссур или Кешьярта?

Бьернссон завернул сыр в лепешку, разломил ее пополам и половинку протянул Киссуру. Киссур подумал, что если не взять эту половинку, то еще можно будет убить этого человека, а если взять и есть, то это будет уже – преломить хлеб.

– Спасибо, я сыт, – ответил Киссур.

– Как хочешь, – Бьернссон опустил руку.

– Нет, – проговорил Киссур, – я, пожалуй, поем.

И сел рядом.

Они ели молча минут десять, потом Киссур сказал опять:

– Советник… то есть араван…

Бьернссон засмеялся.

– Ты что же, Киссур, умный человек, а повторяешь такие басни! Какой же я араван Арфарра! Араван Арфарра всю жизнь убивал людей из любви к государю, а что мне государь?

– Это очень плохо, что тебе нет дела до государя, – заметил Киссур.

– Отчего же?

– Вот ты ходишь по дороге, мимо деревень и полей. А дорога проложена волею государя, и деревня воздвиглась волей государя, и в стране, где нет государя, люди не прокладывают дорог, потому что по ним ходят только войска, и не возводят домов, а истребляют друг друга. Уж я-то знаю! Мир вокруг стоит волею государя, а ты проявляешь неблагодарность, хуже свиньи.

– Я же не отрицаю, – возразил Бьернссон, – что мир вокруг стоит волею государя. Но мне нужен не тот мир, который вокруг, а тот, который внутри, а над ним государь не властен.

Тут на дороге показались местные крестьяне: они шли навстречу яшмовому аравану с кувшинами, освятить воду, и вели с собой бесноватую.