Урсула Ле Гуин - Апрель в Париже

Итак, впервые за всю свою жизнь оба они были счастливы; настолько счастливы, что в них стали пробуждаться кое-какие желания, которые прежде задушены были жаждой знаний.

Однажды вечером, сидя за столом напротив Жеана, Барри сказал:

– Я полагаю, ты никогда особенно не помышлял о женитьбе?

– Да нет, – неуверенно ответил друг. – Все же я лицо духовное, хоть сан мой и скромен… да и как-то было не до женитьбы…

– И это удовольствие не из дешевых. Да притом в мое время ни одна уважающая себя женщина не захотела бы жить, как жил я. Американки до дьявола самоуверенны и деловиты, блистательны, но наводят на меня страх…

– А наши женщины маленькие и черные, как жуки, и у них гнилые зубы, – мрачно сказал Ленуар.

В тот вечер о женщинах больше не говорили. Но заговорили назавтра, и на следующий вечер, а на третий друзья удачно препарировали икряную самку лягушки, выделили нервную систему, распили, чтобы отпраздновать такой успех, две бутылки «Монтраше» 1474 года и порядком захмелели.

– Читай-ка заклятие, Жеан, вызовем женщину, – сладострастным басом предложил Барри и ухмыльнулся, точно химера на соборе.

– А вдруг на этот раз я вызову дьявола?

– Пожалуй, разница невелика.

Они неудержимо расхохотались и начертили пентаграмму.

– Haere, haere… – начал Ленуар.

Тут его одолела икота, и за дело взялся Барри. Дочитал до конца. Налетел порыв холодного ветра, запахло болотом – и в пентаграмме возникло совершенно обнаженное существо с длинными черными волосами и дикими от ужаса глазами, оно отчаянно визжало.

– Ей-богу, это женщина, – сказал Барри.

– Разве?

Да, это была женщина.

– На вот тебе мой плащ, – сказал Барри, потому что несчастная вся тряслась, испуганно тараща глаза.

И накинул плащ ей на плечи. Женщина машинально завернулась в плащ, пробормотала:

– Gratios ago, domine.

– Латынь! – вскричал Ленуар. – Женщина – и говорит по-латыни?!

Он был этим столь глубоко потрясен, что даже Бота быстрей оправилась от перенесенного ужаса. Оказалось, она была рабыней в доме супрефекта Северной Галлии, жил супрефект на меньшем из островов затерянного в болоте островного города, называемого Лютеция. По-латыни Бота говорила с сильным кельтским акцентом и даже не знала, кто был римским императором в то время, из которого она явилась. «Истинная дочь варварского племени», – презрительно заметил Ленуар. Да, правда, она была невежественная, молчаливая смиренная дикарка с гривой спутанных волос, белой кожей и ясными серыми глазами. Заклятие вырвало ее из глубины крепчайшего сна. Когда два приятеля наконец убедили ее, что они ей не снятся, она, видно, приписала случившееся какой-то прихоти своего чужеземного всемогущего господина – супрефекта и приняла свою участь, не задаваясь больше никакими вопросами.

– Я должна вам служить, господа мои? – осведомилась она робко, но не хмуро, глядя то на одного, то на другого.

– Мне – нет, – проворчал Ленуар и прибавил по-французски, обращаясь к Барри: – Валяй действуй, я буду спать в чулане.

Он вышел.

Бота подняла глаза на Барри. Никто из галлов и мало кто из римлян отличался таким великолепным высоким ростом, ни один галл и ни один римлянин никогда не говорил с нею так по-доброму.

– Светильник почти догорел, – сказала она (то была свеча, но Бота никогда прежде не видела свеч). – Задуть его?

За добавочную плату – два соля в год – домовладелец разрешил им устроить в чулане вторую спальню, и Ленуар теперь опять спал в большой комнате мансарды один. На идиллию друга он смотрел с хмурым интересом, но без зависти. Профессора и рабыню соединила нежная, восторженная любовь. Их счастье переливалось через край, обдавая и Ленуара волнами радостной заботливости. Горька и жестока была прежняя жизнь Боты, все видели в ней только женщину, но никто не обращался с нею как с человеком. А тут за какую-то неделю она расцвела, воспрянула духом – и оказалось, под кроткой покорностью таилась натура жизнерадостная, быстрый ум. Однажды ночью Жеан услышал (стенки чердака были тонкие), как Барри упрекнул ее:

– Ты становишься заправской парижанкой.

И она ответила:

– Знал бы ты, как я счастлива, что не надо всегда ждать опасности, всего бояться, всегда быть одной…

Ленуар сел на постели и глубоко задумался. К полуночи, когда все кругом затихло, он поднялся, бесшумно приготовил щепотки серы и серебра, начертил пентаграмму, раскрыл драгоценную книгу. И чуть слышно, опасливо прочитал заклятие.

Внутри пентаграммы появилась маленькая белая собачка. Она съежилась, поджав хвостик, потом несмело подошла к Ленуару, понюхала его руку, поглядела в лицо ему влажными ясными глазами и тихонько, просительно заскулила. Щенок, потерявший хозяина… Ленуар ее погладил. Собачонка лизнула ему руки и стала прыгать на него вне себя от радости. На белом кожаном ошейнике, на серебряной пластинке, выгравирована была надпись: «Красотка. Принадлежит Дюпону, улица Сены, 36, Париж, VI округ».

Красотка погрызла хлебную корку и уснула, свернувшись в клубок под стулом Ленуара. Тогда алхимик опять раскрыл книгу и начал читать, все так же тихо, но на сей раз без смущения, без страха, уже зная, что произойдет.

Наутро Барри вышел из чулана-спальни, где проводил он медовый месяц, и на пороге остолбенел. Ленуар сидел на своей постели, гладил белого щенка и увлеченно беседовал с особой, что сидела в изножье кровати, – высокой огненно-рыжей женщиной в серебряном одеянии. Щенок залаял. Ленуар сказал:

– Доброе утро!

Рыжая женщина чарующе улыбнулась.

– Черт меня побери, – пробормотал Барри (по-английски). Потом сказал: – Доброе утро. Откуда вы взялись?

Эта женщина походила на кинозвезду Риту Хейворт, только облагороженную… пожалуй, сочетание Риты Хейворт и Моны Лизы?

– Я с Альтаира, примерно из седьмого тысячелетия после вашего времени, – ответила она и улыбнулась еще очаровательней. По-французски она говорила похуже какого-нибудь первокурсника-футболиста из американского колледжа. – Я археолог, веду раскопки в развалинах Третьего Парижа. Извините мое прескверное произношение, ваш язык мы, понятно, знаем только по надписям.

– С Альтаира? Со звезды? Но вы с виду совсем земная женщина… так мне кажется…

– Люди с Земли поселились на нашей планете примерно четыре тысячи лет назад… то есть через три тысячи лет от вашего времени. – Она засмеялась еще очаровательней и взглянула на Ленуара. – Жеан мне все объяснил, но я еще немного путаюсь.

– Опасно было повторять этот опыт, Жеан! – с упреком сказал Барри. – До сих пор нам, знаешь ли, просто на редкость везло.

– Нет, – возразил француз, – это не просто везение.

– Но, в конце концов, ты шутки шутишь с черной магией… Послушайте… не имею чести знать вашего имени, сударыня…