Алексей Молокин - Злое железо

– Так, значит, Агусий вас вчера предупредил? А почему до Зарайска не дошел, не сказывал? – обиженно спросил Левон.

– Как же, сказывал, просил гонца в Зарайск послать. Сильно торопился Агусий. Ему к завтрему у Божьего Камня быть надо, работу доделывать. А в Зарайск я еще с утра весточку послал. Сотовая связь у нас не работает, да и обычная тоже через раз. Вот я и послал к вам парня на мотоцикле. А что, неужели не поспел?

– Может, и поспел, – угрюмо сказал Левон. – Только все одно поздно поспел. На нас сам Кистеперый осерчал, по нам первым и ударило. Весь город своим кистенем располосовал, а железо уж потом за нас взялось, когда мы ушли, так что самого страшного и не застали. А еще чего всебогун сказал?

– Сказал, что ждать вас будет на третью ночь у Божьего Камня, – повторил Тихон. – Так что вы поторапливайтесь, ребятки, времени у вас всего ничего, а до Камня еще идти да идти. Уж как успеете вы или нет – не знаю, но Агусий говорил, что с дорожником можете успеть.

– Прыток, однако, этот ваш Агусий, – неодобрительно поморщился Гонза. – То он здесь, а глянешь – уже там. Джип у него, что ли, заговоренный?

– Пешком он ходит, – сурово пояснил Левон. – Просто у него свои дороги. Для нас они закрыты, не сподобились, значит.

Старший сержант Голядкин между тем извлек из сумки потертую карту-двухверстку и старательно водил по ней грязным пальцем с обгрызенным ногтем.

– А скажи, дядя, как ваша деревня называется? – вежливо обратился он к местному богуну.

– Подорожники, – ответил тот. – Так и называется, Подорожники. И правит нами Иван Подорожник, хороший бог, человечный. А мы, стало быть, все как есть его дети.

– И где этот самый Божий Камень? – продолжал свои расспросы бывший мент.

– Да вчера был в устье Мологши, там, где она в Волзу впадает.

Тихон ткнул в карту пальцем, и трудолюбивый Голядкин тут же отметил указанное место жирным косым крестиком.

– Только Божий Камень не каждому открывается, – заметил богун. – Так что зря ты бумагу мучаешь, так просто к нему не добраться.

– Да что я, не понимаю, что ли? – шмыгнул носом Голядкин, бережно укладывая карту в дерматиновую милицейскую планшетку. – Только с картой как-то надежнее. Никуда он не денется, этот камень, раз нас там ждут, значит, отыщем.

– Ну, если веришь, значит, так оно и будет, – ответил Тихон. – Вот что, господа хорошие, Агусий велел вас на ночь приютить, так что пойдем со мной, у меня все готово – и помыться, и поесть, и потолковать.

– На кладбище? – спросил герой. – Может быть не надо, хватит с нас на сегодня покойников.

– Ты, герой, никогда так не говори, – строго заметил Левон. – Жизнь и смерть – они всегда рядышком шагают, порой и не поймешь, где одна, а где другая. Как вон Лютка с Гизелкой. Думаешь, они врагини, ан нет – подруженьки сердечные, только сами этого не понимают, потому что бабы – они бабы и есть.

Люта с Гизелой обиженно фыркнули. Бабами они себя не считали ни при каком раскладе, даже таком паршивом, как сейчас. Они считали себя женщинами и видели существенную разницу между женщиной и бабой. Интересно какую?

– А кроме того, могила всех между собой мирит, – добавил второй богун. – А кое-кому примирение не помешает, а не то ваша компания попусту ноги собьет, да так и сгинет, и придется русскому народу всю жизнь по могилам сидеть. Разве это дело? Так что пошли, нечего ерепениться да пустую философию разводить. К Ивану Подорожнику пойдем на церковное кладбище. Тут недалеко, прямо за горочкой.

Насчет философии Тихон, наверное, имел в виду себя. Из наших как раз никто особенно и не философствовал. По крайней мере я этого не заметил. Побаивались, это да, это было. А вот насчет могилы, которая всех перемирит, это он правильно сказал, только примиряет, по-моему, все-таки смерть, а не просто могила, ну да им, богунам, виднее.

Небольшое прицерковное кладбище, выглядело, как ни странно, довольно уютно. На кладбище было людно, словно на деревенской улице. Жители Подорожников, или, как они сами называли, дети Подорожника, деловито ходили между могил, обустраивая немудрящий быт. Заросли высохшей крапивы и бурьяна, кусты шиповника и дикого терна были добросовестно выкорчеваны и свалены в кучу возле кладбищенской ограды. Почти у каждой могилы зияли норы, ведущие куда-то вглубь, некоторые были закрыты двойными деревянными щитами, меж досок которых был набит дерн, снятый, наверное, со старых могил. Круглые щиты-двери смахивали на гамбургеры. У других могил щиты были сдвинуты, словно канализационные люки, из подземелья доносились женские и детские голоса. Меж надгробными памятниками, выполненными в виде листьев подорожника или его немного похожих на зеленые кукурузные початки соцветий, были натянуты веревки, на которых сушилось разноцветное белье. Дети Подорожника производили впечатление самых обыкновенных русских людей, жителей глубинки, одетых в турецкие и китайские шмотки, купленные на ближайшем городском рынке задешево. Некоторые могилы выглядели совсем свежими, нор под ними не было. Видимо, злое железо успело полютовать и здесь, некоторые легли в могилы навсегда. Смеркалось, но весенние сумерки не делали кладбище страшным, наоборот, я даже приободрился, увидев, что среди старых могил идет обыденное человеческое копошение. Костя, и тот, по-моему, немного повеселел.

Могила Ивана Подорожника оказалась и не могилой даже, а чем-то вроде обширного склепа-землянки. Вход в могилу был прикрыт таким же щитом-гамбургером, только побольше других, и располагался на невысоком, покрытом нежно-зеленым дерном холмике рядом с входом в церковь. Широкие листочки, сплошь покрывавшие холм, казалось, были выкроены из телогрейки, такие же строчки-полосы, только маленькие. Первые весенние подорожники, где же им расти, как не здесь, подумал я. Все это напомнило мне нору хоббита из известного фильма. Не знаю, был ли здесь популярен Толкин, скорее всего нет, но норы местные жители строить умели явно не хуже хоббитов, это уж точно. Только вот окон в этих норах не было, зато сбоку холмика торчала шестигранная глиняная труба, явно позаимствованная из дренажной системы. Из трубы вкусно курился дымок. Такие же трубы торчали и из других могилок. На кладбище густо и мощно пахло щами. Желудок радостно забеспокоился, словно пес, учуявший собачью свадьбу и жаждущий принять в ней непосредственное участие.

– Греемся, – пояснил наш провожатый. – Ну и горячее готовим, само собой. Как же без горячего, да еще под землей. Без горячего никак. Скотина вся снаружи, ее в могилу не спрячешь, каких коровенок побило с утра, тех мы на мясо пустили, а что осталось – в ледник, чтобы не испортилось. Хлебушек, опять же, печем. Вон там, под мучениками Хомой Свинарем да Слюсарем Говядой, у нас пекарня. Могила большая, было где печь сложить.