Дмитрий Тедеев - Бусый Волк

– Лыжи прочь, – объявил Летобор, останавливаясь у большого обломка тёмно-серого слоистого камня. – Пришли.

Здесь кругом ещё рос прозрачный, светлый сосновый бор, богатый грибами и крупной, удивительно сладкой черникой. Но чуть выше сосны начинали мельчать, становились корявыми, приземистыми и однобокими. Ветви и макушки тянулись все в одну сторону. И становилось понятно, откуда венчавший Гриву юр [15]получил имя: Ветродуй.

Летом на скалы взбирались олени и дикие козы, спасавшиеся от кусачих мух и мошки. По зиме спасительные утёсы превращались в ловушку. Те же козы и олени взлетали на отвесные скалы, удирая от голодных волков. Умные волки не пытались карабкаться, куда им не было ходу. Они усаживались дожидаться внизу. И спустя время добыча, окоченевшая на юру, сама падала к ним.

«А раскричись я о птице, сейчас срама не обобрался бы…»

Мальчик подхватил лыжу, не нашедшую опоры на мокрой поверхности камня и взявшуюся падать. Вот что получается, когда слишком зримо представляешь себе ехидные рожи Зайчат и их дружные вопли: «Кликуша, кликуша новая объявилась!»

Бусый привычно нашёл взглядом на снегу быстрый беличий след. И почти тотчас по рукаву отцовского кожуха взбежал проворный зверёк, устроился на плече. Бусый улыбнулся и протянул руку погладить. Лесной родич ласку принял…

Лишь на миг Бусому показалось, будто белка готова была отстраниться. Перескочить на другое плечо…

Нет. Показалось.

Только вспомнилось почему-то, как прошлой зимой Бусый, движимый глупой мальчишеской удалью, забрался сюда в самые глухие морозы и без Летуна. И навстречу ему, ничуть не скрываясь, вышел большой волк. Бусый от удивления остановился, стал рассматривать зверя. Матёрый преспокойно подошёл, обнюхал затаившего дыхание мальчика… Весело помахал пушистым хвостом. И – пропал, как вовсе не бывало его… А Бусый смотрел в ту сторону, где он скрылся, и думал, как славно было бы озябшие руки в его шубе согреть…

Ох и скакал же кругом хозяина недовольный Летун, когда вечером Бусый возвратился домой! Ох и ворчал же, обнюхивая дурака, старикан Срезень!..

Обходя плечо скалы, сын с отцом одновременно придержали дыхание, сделали ещё шаг – и ветер, давший название гребню, сразу выжал слёзы из глаз. Проморгавшись, Бусый принялся оглядываться, ища, не сверкнут ли где в ломаных каменных складках кроваво-красные искры?

Тёмные блестящие сланцы действительно были похожи на волны конских шелковистых волос, извитых прихотью ветра. И в этих роскошных волнах красными бусами путались щедро рассыпанные венисы. Парни Белки и Зайцы, вступая в пору жениховства, почти все лазили на Ветродуй, ища самые яркие, прозрачные, бесскверные камни. Оправляли их в бронзу и серебро, дарили милым славницам серёжки и перстни. Белок и Зайцев называли добрыми мастерами, при этом считалось, что и самая тонкая работа, и лучшие камни давались только тем, кто не просто покорялся родительской воле, но был вправду влюблён.

«И я однажды на юр за камнем приду…» – по-хозяйски гордо сказал себе Бусый.

Сорванцы вроде него дерзко лазили сюда тайно колупать сланец, но, как и полагалось им, находили смешные крохи. Что-то вроде обещания, наполовину насмешливого. Дескать, подрастайте, там поглядим.

Лишь для того, кто заслужит, ветер вобьёт в трещины камня текучую воду, мороз заморозит её, а солнце согреет. Чтобы под ударом молотка вдруг обрушился целый пласт, открывая горящий вишнёвыми пламенами желвак…

Заслуживали не все. Тут и там набрякший снег оседал над горловинами напытков. [16]Одни ямы были совсем мелкими, другие – опасно глубокими. Одни подарили копателям заветные камни, другие только зря подразнили их и измучили.

«Вот придёт сюда за камешком Колояр…»

Бусый, ясное дело, знать ничего не знал о светлой бусине, только что украсившей волосы парня, но отчего-то не сомневался: скоро Колояр снарядится на Ветродуй за жениховскими подарками для Осоки. Будет ли Бусому позволено пойти сюда с ним и помогать, чем сумеет?

…А ещё говорили, что невесты, принявшие в подарок венисы с Вороной Гривы, хранили их в сундуках, нечасто доставая на свет. Не на каждый день были тёмно-алые камни, грозные в своей красоте…

Красный цвет, цвет страсти и ярости, рвущейся наружу силы, беспощадной битвы… Кровь, жизнь и смерть, рождение и гибель… Всё вместили в себя пламенные венисы, всего можно было дождаться от них. Бусый с отцом шли осторожно, проверяя палками перед собой снег.

Венисы повелись оттого, что когда-то на Вороную Гриву пал из-под облаков Змей, побеждённый Богом Грозы. Этот же стародавний удар расколол окраины Ветродуя на множество высоких отвесных козьих отстоев. Время обломало их на разной высоте, образовав исполинские ступени. Кто-то усматривал в развалинах каменных громад даже не ступени, а руины величественных чертогов. Бусому нравилось думать, что некогда на юру стоял храм. Святыня, ещё не вполне принадлежащая Небу, но и не вполне уже пребывающая на Земле.

Как чудно и страшно было стоять на самой-самой вершине, выше которой были только лёгкие мазки ледяных перистых облаков!.. Каким пустым и далёким вдруг сделалось всё не имевшее отношения к небесам и чуду полёта! Резоуст, привидевшаяся страшная птица, даже чаемое и жуткое Посвящение, это всё было – тьфу, песчинкой в глазу. Прядями невесомого тумана, несущимися мимо крыла. Сколько раз приходил сюда Бусый, столько же раз долгожданная встреча ему отзывалась напоминанием о Несбывшемся.

Год от года накатывало одно и то же: а вдруг произойдёт чудо, и Отец Мужей скажет ему: «С прошлой весны ты совсем не вырос, сынок. Твоё желание быть как мы превозмогло человеческое естество. Ты всё-таки наш…»

Бусый знал, что этого не произойдёт.

Сколько бы он ни прожил, чего бы он ни достиг, а на симуране ему не взлететь никогда.

Не пронестись в бескрайней вышине, не увидеть всё разом: Вороную Гриву и Светынь, Крупец с Белым Яром и деревнями Белок и Зайцев… Не прижаться к мохнатой тёплой спине, не ощутить могучего дыхания крыльев, не испытать того особого чувства, когда упругая сила возносит тебя над землёй…

Бусый знал, что это говорило с ним наваждение. За которое, между прочим, ему потом будет ещё и стыдно. Улетят Крылатые родичи, и вступит в свои права обычная жизнь. И одиннадцать лет среди Белок вновь станут важней и весомей единственного года в горах.

Но пока…

Летобор всё поглядывал на приёмного сына, что стоял, раскинув руки, на самой вершине скалы. Сам он уже нашёл небольшую заветерь и развёл костерок, но сына в тепло не звал – всё равно без толку. Будь здесь сейчас мать, точно раскудахталась бы: «Спустись, дитятко, ты ж весь распаренный, холодом прохватит тебя, застудишься, разболеешься…» И невдомёк ей, заботливой, что парню сейчас всё нипочём, мороз не заморозит его и ветер не сдует. Хранит его невидимая броня, именуемая напряжением духа.