Юлия Остапенко - Лютый остров

«Что со мной?» – подумал он, внезапно ослабев от страха и закрыв глаза. Но он знал что: они ослепили его Обличье. Ненадолго, но ослепили. И он словно ослеп сам, потому что так привык за семь лет смотреть на мир его глазами. Как такое вообще могло случиться, внезапно спросил себя Киан. Почему он не почуял сразу, как мальчишка подбирается к нему с валуном в кулаке? Прежде с ним такого никогда не случалось...

«Ты знаешь отчего, Клирик, – сказало Обличье с упреком, который он вполне заслужил. – Тебе не следовало идти одному за этой женщиной. Женщина слепит хуже солнца, хуже смолы. Помни об этом впредь».

Он услышал, как Эйда шепчет брату: «Идем», и как они седлают коней и уезжают. Они забрали его жеребца, преданного слугу его Обличья, который теперь мог противиться зову – так же, как и они. Синие ленты на их коже поблекли и будто стерлись, словно старые, давно выцветшие татуировки.

Но не исчезли. Никуда не исчезли.

Прежде чем пустить лошадь вскачь, Эйда обернулась через плечо. Киан посмотрел ей в лицо спокойным, непроницаемым взглядом. Она отвернулась.

Он нащупал узел на руках еще до того, как низкая пелена пыли, поднятая копытами лошадей, осела наземь под тяжестью воздуха, набухавшего влагой в преддверии нового дождя.

Рокатанская пустошь лежала перед ним лоскутным одеялом, куцым и лысым, лишь редкие пучки сухой травы вылезали из расползавшихся швов. Недавняя гроза прибила пыль, что висела над пустошью извечной колеблющейся дымкой. Тощее деревце, примостившееся у дороги, сожгло молнией, и оно стояло там теперь, черное и сгорбившееся, будто тело еретика, показательно посаженное на кол у перекрестка.

– Ищи, – сказал Киан. Плащ, сброшенный с плеч, валялся на земле, горячий ветер с пустоши обжигал истерзанную грудь. У него не было времени искать иные средства, и он отскоблил смолу с груди лезвием ножа. Кровь запеклась на Обличье, и ему все еще было трудно поднимать свои синие веки. Возможно, оно даже испытывало боль. Киан никогда его об этом не спрашивал. Он мог спрашивать лишь о том, что было важно для выполнения миссии. И он повторил:

– Ищи.

Ярт Овейн назвал его псом. Его часто так называли. Цепной пес Святейших Отцов. Те, кто говорил так, сами не знали, насколько правы. Пес – тот, кто умеет искать. Искать и сторожить.

Они успели уйти довольно далеко за те несколько часов, что понадобились Обличью для полного восстановления. Киан был неприятно поражен тем, насколько далеко. С такого расстояния он уже не мог до них дозваться – ни до них, ни до своего жеребца. Синие змейки, прочертившие узоры у них под кожей («обличьево отродье», как их однажды назвал прожженный еретик, арестованный Кианом, – тоже, к слову, студиозус; это звучало грубо, но смысл отображало столь точно, что Киан и сам стал их так называть – про себя, конечно), синие змейки эти были всего лишь бездумной и бессловесной малышней, тенью Обличья, его памятью, и подчинялись воле породителя, лишь пока находились с ним рядом. Обычно большего и не требовалось – Клирику довольно повиновения арестантов, чтобы препроводить их к Святейшим Отцам. Потом, после допросов, перед казнью, им отрубят руки по запястье, и он сможет забрать змеек обратно, для следующего похода. Но если они пробудут в плоти еретиков и вдали от Обличья слишком долго, то могут погибнуть. Киан не хотел этого: он был ревностным слугой Кричащего и любил делать свою работу чисто.

– Ищи, – повторил он снова. Обличье зашевелилось под его кожей, привычно ударило волной крови по сердцу, потом еще и еще раз. Оно искало.

– Дурная земля, – сказало оно наконец. – Дурное место.

– Я знаю, – пробормотал Киан, оглядывая пустошь.

– Дурная земля притягивает дурное. Они там, на северной оконечности, меж лесом и холмом. Едут спешно, но кони упрямятся.

Киан удовлетворенно кивнул. Он не стал добывать себе новую лошадь, ибо знал, чего стоит провести неподготовленное животное по Рокатанской пустоши – намаешься так, что проще уж пешком. Если бы все шло по-прежнему, он бы обогнул это место. Крюк отнял бы лишний день пути, но оно того стоило.

– Дурное место. – Голос Обличья в нем звучал настойчивым, низким шипением, будто повторяя то, что он никак не хотел понять. – Дурное, дурное место. Дурное притягивает.

И тогда Киан понял. Конечно. Они пошли через пустоши не просто так – Эйда знает эти места, и не столь она глупа, чтобы рисковать встречей с волками или тварями похуже волков. Это Ярт потащил ее туда.

– Напрямик, – сказало Обличье нараспев, тоненьким голосом, глумливо, но очень узнаваемо. – Напрямик пойдем, Эйда, я знаю, что говорю! Он поможет нам. Я к нему так и так собирался, попозже... мы с Гунсом и Лориком собирались... он нам поможет, вот увидишь!

– Так и так собирался, – повторил Киан и покачал головой. – До чего же глуп мальчишка.

Левая сторона груди садняще заныла, и он с силой растер ее ладонью, не обращая внимания на боль в порезах. Хмурясь, Киан смотрел через пустошь на далекую ниточку дороги, овивавшей холм у самого горизонта. По ней почти никто не ходит, дорога непроезжая, но ведет прямиком через лес – там-то они и прошли. Весь вопрос теперь в том, успеет ли он нагнать их прежде, чем они попадут в первую из Кмарровых ловушек.

Киан не стал размышлять над этим. Просто поднял с земли плащ и, набросив его на левое плечо, пошел вперед.

Он не успел. Знал, что не успеет. Обличье сказало ему еще прежде, чем он завидел сполохи огня и почувствовал горький, густой запах дыма.

– Мы опоздали, – сказало оно, и тогда Киан ускорил шаг, обогнул склон холма и оказался перед стеной огня.

Стена была круглой. Она уходила в крутую спираль из центра, в котором стояли брат и сестра Овейны – и билась в корчах охваченная пламенем лошадь Киана. Кобыла Эйды бегала кругами в стороне от огня, ржала жалобно и испуганно. Лошади Ярта видно не было. Мальчишка Овейн, позеленев от напряжения, держал перед собой вытянутые руки, сцепленные в замок, и сорванным голосом выкрикивал что-то слово за словом, не умолкая ни на миг. Эйда стояла у него за спиной, обхватив руками за пояс и ткнувшись лицом ему в плечо. Косы ее разлетелись по спине, кончики волос и подол обгорели, плащ теперь вместо серебряной тесьмы был оторочен широкой подпалиной. Надо же, подумал Киан удивленно, мальчишка в самом деле немного колдун – сумел выставить защиту, и гляди ж ты, держится. Но надолго его не хватит. Он и выставить-то ее успел лишь потому, что жеребец Киана носит клеймо Обличья уже третий год. Ловушка Кмарра, приготовленная для обличников, сразу почуяла его и накинулась сперва на лошадь, а потом уж заметила остальных. Если бы Киан шел с ними, она первым делом вцепилась бы в него. А они успели бы отбежать и смотрели бы теперь, как он корчится, сгорая заживо.