Array Исаев Карнов - Страх святых

Прозвучавшая грозная тирада только рассердила человека, который привык к тому, чтобы все его приказы выполнялись быстро и беспрекословно.

– Во-первых, вы ошибаетесь, святой отец, я имею полное право мешать вам, если того захочу! Потому как сам папа, Его Святейшество Раш второй, возложил на меня миссию освобождения Гроба Господня и святой земли, дав право везде поступать по усмотрению своему! А я желаю, чтобы этих людей отпустили по домам, ведь здесь одни только женщины и старики с детьми. Вам не кажется, что дьявол слишком поторопился принять в слуги не крепких воинов, а самых беззащитных созданий? А может быть, он просто поглупел? К тому же полагаю, что я прав как никогда! Ведь не далее как вчера, я лично видел истинных поклонников сатаны, отбивая этот город у них шаг за шагом. Они же постоянно пытались проломить мне голову или перерубить шею да так что меня спасало лишь чудо. Посему приказываю отпустить этих мирных людей и это моё последнее слово!!! Или вы будете спорить со мной? – выпалил Снегиан, грозно взирая на священника, тоже не дружелюбно смотревшего на него снизу. Наступила минута гнетущего молчания, правая рука папы и магистр светоносцев сверлили друг друга глазами, пока, наконец, аббат не сдался, желчно велев гермийцам отпустить перепуганных пленных. Они сразу разбежались, затем не прощаясь со священником ускакал их спаситель, оставив того скрежетать зубами от обиды, злости и бессилия. Очень жаль, но благородный Снегиан не мог спасти всех несчастных, кого святая церковь сочла виновными в сговоре с дьяволом. Инквизиция свирепствовала в захваченной Мине. В итоге её богоугодных казней сотни ни в чём не повинных людей приняли мученическую смерть на кострах во имя господня…

Ночь окутала чёрным покрывалом всё вокруг, к её приходу серое небо очистилось от беспроглядных туч, что царили весь день. Стала видна яркая похожая на кусок белого льда луна. По всему лагерю светоносцев полыхали огни, выбрасывающие в ночное небо снопы красных искр. Где-то возле костров не было не единой живой души, а где-то сидели люди.

– Вот ведь заварушка выдалась… Сколько народа полегло! – задумчиво проговорил Анрис, потерев свои чёрные усы здоровой правой рукой омытой кровью. Левая, вскользь задетая бутарской саблей не двигалась и была перевязана под дельтовидной мышцей самой обыкновенной тряпкой для остановки крови. Перед ним сидело четверо сослуживцев доедавших свой ужин из баранины.

– Сколько народу полегло… – повторил жгучий брюнет, уставившись в небеса без единой звёздочки.

– Да, помилуй господи, – возвёл руки к небу длинноносый Леу. – Сами-то как уцелели, не понимаю. Жизнью каждое мгновенье прощался, когда подступили к нам неверные и сказать страшно, что я пережил. Наверное, в самой преисподней у чертей на сковородке жариться не так страшно, – предположил он, поглаживая свои раны.

– И я в себя придти не могу. Всё перед глазами вижу, как куски мяса человеческого разрубленные летят, руки, ноги. Вижу, как кровь ручьями хлещет из нас да из них. У меня же ведь вся накидка и латы, и оружие, и лицо в крови выпачкались, словно водой умылся. А под конец меня чуть лошадь с перебитыми ногами не придавила, как раз на голову падала. Слава всевышнему, увернуться успел, – рассказал беззубый Осагон.

– А вот другу твоему видать не помог господь. Нету нигде Храбора, никто из наших его не видел. Скорее всего, зарубил беднягу какой-нибудь язычник, иначе давно объявился бы, – заметил Леу, глядя на израненного в затягивающихся шрамах сослуживца.

– Ага, и малышу нашему недолго осталось, если сейчас не отдаст богу душу, то к утру отойдёт точно, – сказал Анрис.

Арамон припомнился семнадцатилетний блондин, который сейчас лежал не живой не мёртвый в шатре весь в крови. У него была серьёзная рана живота, говорить он не мог, только стонал.

– Жалко парня, жить да жить бы… – пробормотал тузец.

– Ничего не поделаешь приятель, зато на том свете райское блаженство ему обеспеченно. Он же ради него воевать пошёл, – тихо проговорил усач.

К ним подсели ещё несколько рыцарей-пехотинцев, кто с ногой, разрубленной до кости, кто без глаза, задетого бутарской стрелой. Редко можно было встретить счастливца совсем не пораненного в бою, один из которых был Арамон. Удивительная насмешка судьбы над человеком, специально залезшим в самое пекло сражения, ищущего там смерти для себя, но не получившего не единой царапины.

– Ну и денёк сегодня сумасшедший прямо, – сказал подсевший недавно воин с разбитой ногой.

– Ничего, нормальный денёк вышел, хоть побегать пришлось здорово. Зато карманы набили золотом, – отозвался его сосед.

– Я сегодня целую улицу вычистил, – довольно улыбнулся Анрис, показав всем пригоршню золотых монет, изделий и женских украшений.

Воин со шрамом на щеке отвлёкся от своих размышлений.

– Неужели вы всё это отняли у людей? – спросил он, глядя на неброский блеск золота в ладони брюнета.

– Конечно, а ты как думал? Сами-то они не станут всё отдавать! Пришлось припугнуть их вот этим… – ответил тот, покачав боевым топором.

– Но может это последнее что у них было и теперь они могут умереть с голоду? – возразил человек со шрамом.

– Да ничего с ними не случиться, эти нечестивцы живучие словно тараканы. Их ничто не возьмёт, – усмехнулся кривоносый.

– Слушай, дружище, чего тебе надо? Ты их жалеть, что ли вздумал? Жалей себе на уме, а нас не трогай. Нам и без твоих проповедей дерьма хватает, – проворчал вспыльчивый Анрис.

Арамон не нашёлся чем ответить, ему стало очень противно находиться среди этой компании. Поэтому сославшись на усталость, он отправился спать. В шатре было довольно просторно, там свободно могли разместится десяток человек с вещами и вооружением. Восемь лежанок и пару лавок составляли убранство полотняного сооружения. В разных углах валялась хозяйственная различная утварь. Шатёр пустовал, и лишь одна лежанка была занята полуживым, тихо стонавшим парнем.

Мужчина приблизился к умирающему блондину, лежавшему на светлой простыне. Голова Пьежана лежала на толстой подушке, несчастный бредил, повторяя какие-то бессвязные слова. Весь живот у него был в крови, несмотря на туго затянутую тряпку, не отличавшуюся особой чистотой. Арамон едва коснулся его бледного лица грубыми пальцами искренне жалея, что не находиться сейчас на месте Пьежана.

Затем снял с себя всю одежду, оставшись в одних коротких до колен штанах под названием брэ и возведя руки к небу, улёгся в свою постель. Уснуть ему было не просто от тяжёлых мыслей обо всём пережитом. Но он смог это сделать, прежде чем его однополчане увлечённые беседой заняли свои лежанки.

Всё воинство светоносцев овеял сон, и только Снегиан не мог сомкнуть глаз, сочиняя письмо папе при тусклом свете свечей в собственном шатре.