Юрий Никитин - Главный бой

— Это что же… — крикнула Леся испуганно. — Волчья стая?

— Стая, — прорычал Добрыня, — только не волчья.

Он оглянулся. За спиной показалась толпа отморозков. С десяток на конях, остальные валили, как грязная стая зверей. Он чувствовал себя затравленным зверем, ибо справа отвесная глиняная стена, слева — болото. Броситься в болото, чтобы не попасть в лапы отморозков… или этих, завывающих впереди… Не по-мужски тонуть, когда можно умереть от ран!

— Вперед! — закричал он страшно. — Вот оно!

— Что?

— Мой день!

Снежок пошел в тяжелый галоп, но каждый скок короче предыдущего, вскоре конь перешел на шаг. Добрыня вытащил меч, левую руку продел в ремень щита. Тело ныло, отказывалось с прежней силой и ловкостью двигаться, разить, повергать, сокрушать врага, пока не останешься один, с горящими от жажды боя глазами и забрызганный до ушей чужой кровью…

— Какой день? — прокричала Леся.

— Мой! — ответил он страшным голосом. — Тот самый!

Снежок, повинуясь наказу, сделал прыжок, затем затрусил рысью, перешел на грунь, а когда из кустов и словно бы прямо из-под земли вынырнули темные фигуры, остановился как вкопанный.

Леся торопливо наложила стрелу на тетиву, выбросила рывком вперед другую руку и отпустила толстое древко с гусиным пером в расщепе. Тут же заблистала оранжевыми искрами полоса булата в руке Добрыни, а темная фигура, в которую Леся направила первую стрелу, вскричала таким страшным голосом, что кровь застыла в жилах, а пальцы онемели, не в силах взять другую стрелу.

Зверь, который повалился на спину и пытался передними лапами выдернуть стрелу из горла, не был зверем, а лапы не лапы, а руки! Заросшие шерстью, со страшными когтями на пальцах, но это человек, страшный и отвратительный, с желтыми глазами, остроконечные уши покрыты шерстью…

Песиглавцы, мелькнуло в голове панически. Страшный народ, который спустился с Карпат… и теперь идет по земле!..

Добрыню окружили со всех сторон плотным валом. Лесю пока не замечали или пренебрегали, на витязя бросались с диким воем, у многих в руках блистали ножи. Острые зубы блестели в кровавом закате страшнее ножей, почти такие же длинные. Леся успела подумать, как же умещаются в пасти, когда закрывают, но руки уже заученно хватали стрелы, бросали на тетиву, щелчок по рукавице, и тут же новая стрела выскальзывает из колчана…

Она никогда не стреляла, как воин, который обязан держать пять стрел в воздухе, когда первая бьет в цель, но часто бывала на охоте, когда по небу плывут гуси и надо ссадить как можно больше…

Ее пальцы безостановочно хватались за оперенные концы, легкий стук о дерево лука, рывок и тут же щелчок тетивы. Песиглавцы не просто падали под ее стрелами, их отшвыривало, словно каждая стрела бьет с силой оглобли. А Леся, стремясь сохранить рассудок, старалась вообразить себе, что стреляет просто в волков, обыкновенных волков, только ставших человеками, но все же волков, вон и уши волчьи, и глаза желтые…

Залитый кровавым закатом, Добрыня выглядел вынырнувшим из озера кипящей крови. Доспехи горели как жар, меч блистал с такой скоростью, что человек казался окруженным мерцающей стеной булата. Песиглавцы набрасывались яро, всюду дикий вой, от которого трещал череп, Леся чувствовала, как в голове болезненно лопнуло, из носа поползли теплые струйки. На губах стало солоно.

Внезапно Добрыня пошатнулся, Леся вскрикнула, застыла со стрелой в руке. Снежок хрипел, брыкался и лягался, разбивая крепкими копытами черепа, хватал зубами, но песиголовцы хватали за ноги, за живот, конь страшно кричал, Леся видела обращенные в ее сторону обезумевшие от боли, умоляющие о помощи глаза.

Вой стал громче. Передние ноги Снежка подломились в коленях. Он ткнулся мордой в землю, начал заваливаться на бок. Добрыня успел соскочить, меч с треском рубил, рассекал, сносил, красное лезвие образовывало мерцающую завесу по бокам и даже за спиной. Пальцы Леси шлепнули по медному краешку колчана.

Страх пронзил все тело, тула пуста, а в это время Добрыня, что яростно рубился над телом павшего Снежка, заревел страшным голосом и двинулся вперед. Щит трясся под ударами, а меч вращался чаще, чем крылья мельницы в ураган. Песиглавцы бросались десятками, вокруг Добрыни нарастал вал из темных мохнатых тел. Когда с усилием делал шаг, приходилось отпихивать наседающие тела и переступать через залитые кровью туши.

Возможно, он хотел увести от Леси подальше или просто не мог не идти вперед, если рука все еще сжимает рукоять меча, но Леся, в страхе, что этот блистающий герой исчезнет, сама закричала пронзительно, бросилась вдогонку.

Пять или шесть темных фигур тут же выросло на ее пути. Она успела рассмотреть оскаленные рты, вполне человеческие лица, только прикрытые шерстью, да глаза — желтые, волчьи, зрачки не точками, а черточками, а уши вовсе волчьи.

Они накинулись разом, по-волчьи, она стиснула челюсти и начала отмахиваться луком. Череп первого же песиглавца треснул, как скорлупа переспелого ореха. Брызнула кровь, а Леся, торопливо разворачиваясь, била вправо и влево, била зло, не рассуждая, била в страхе, что сверкающий герой уйдет, исчезнет, вон доспехов уже почти не видно…

Не помня себя, она крушила черепа, разбивала грудные клетки, шагала через трупы. Добрыня все еще рубил, крушил, щит на его локте тоже оружие: принимая на себя прыжки огромных зверей, тут же при удобном случае краем раскалывал головы, ломал лапы и грудные клетки.

— Добрыня, — выдохнула она. — Добрыня…

Он прорычал, задыхаясь:

— К спине!

— Чего? — переспросила она.

— Спиной к спине! — рявкнул он.

Она поняла, какое слово он проглотил, не добавил, все-таки герой, торопливо повернулась к нему спиной. Ее лук весь в крови и слизи, тетива лопнула, но древко держалось, пока даже не треснуло, и Леся проворно била им как простой палкой или же тыкала острым концом.

Трижды песиглавцы отступали. Всякий раз Леся страстно надеялась, что вот оно, спасение, не могут же вот так зазря класть головы. Добрыня, с трудом переводя дыхание, предостерег:

— Будь… наготове…

— Еще не все?

— Они не отступают, — прорычал он свирепо, но в сильном голосе уловила смертельную усталость.

Дышал Добрыня тяжко, с надсадными хрипами. В нем свистело и гудело, как в печной трубе. Меч упер острием в землю, отдыхая, но щит с локтя не снял, только опустил бессильно вдоль тела.

— Не станут же класть столько голов? — крикнула она в страхе. — Вон сколько…

На тот путь, которым она добралась сюда, боялась оглянуться. Сумерки поползли по долине.

Голос Добрыни прозвучал мрачно:

— Эти песиглавцы… Они приносят по пять щенков зараз.

— Но они ж… они ж люди? — вскрикнула она.