Михаил Успенский - Устав соколиной охоты

Все распоряжения по Приказу тайных дел отдавались устно.

Город Москва – большой город, от этого в нем много народу. Так этого народу много, что немудрено затеряться человечишке и пропасть на вечные века. И никто не спросит, кто таков был – Фома либо Ерема.

Но вот появились на Москве двое, что смутили покой и торговых людей, и лиходеев.

Приехали, сказывают, с Тобола-реки, продали, сказывают, беззаконно сто возов мягкой рухляди, денег имеют бессчетно и за все платят любекскими ефимками без государевой печати, и таможенные головы их не трогают, потому подкуплены, и те двое собираются купить каменный дом и лавку и учать торговлю скобяным товаром, а пока ходят и прицениваются, а у каждого пудовая зепь ефимков под кафтаном…

Московские шиши-де пробовали всяко до тех ефимков добраться, да без пользы. Те же торговые люди, братья Хитровановы, Нил и Мина, ходят в больших бородах, на глазах же имеют заморские зеленые стекла, чтобы смотреть хозяйским глазом, нельзя ли произвести какого-нибудь обману, часто сидят в кружалах и со срамными девками веселятся гораздо. Неделя как появились, а уж прогремели на весь город превеликим богатством и кабацкими бесчинствами, а будучи за бесчинства уводимы стрельцами, всякий раз возвращались для себя безвредно и бесчинствовали пуще. Умные знающие люди сказывали, что это не купцы, а ведомые воры Ивашка и Федька, братья Щур; кто говорил, что не братья Щур, но беси-поджигатели, поскольку объявились сразу после пожара, и деньги их сатанинские, и что беси те хотят за серебрецо свое сатанинское скупить всех московских жителей души, вкупе с государем и патриархом, да и запалить столицу снова, на этот раз целиком и до основания. Гулящая Дарьица-Егоза клялась и божилась, что Мина Хитрованов весь покрыт шерстью и иногда пахнет серой, а у Нила Хитрованова на груди висит знак турецкого Магмета – месячный серп и звезда. Тогда же стали поговаривать, что в вышнем дому народился Антихрист, а как народился, сразу прочитал «Верую» навыворот, и, когда войдет Антихрист в силу, всех обратит в свою заморскую ересь, сиречь лютеранство, зачнет строить на гнилой болотине град, будет ту болотину мостить и гатить мужиками и заместо свай забивать мужиков же. А купцы Хитровановы того Антихриста как бы предтечи, вроде Крестителя, только наоборот.

Главным доказательством нелюдской сущности братьев являлось количество поглощаемых ими напитков, которые, как видно, лились через их глотки да прямо в геенну, где огнь не угасает.

…Но сегодня стрелецкий напиток, видно, достал-таки братьев богатеньких: Мина то и дело долбил стол носом, а Нил кричал петухом и грозил устроить новое Смутное время.

– И смущу! – кричал он. – И смущу! И Яна-Казимира посажу!

Когда Нил кричал такие прелестные речи, гунка и теребень кабацкая затыкала уши, чтобы не попасть на спрос. Одна только Дарьица-Егоза не теряла присутствия духа и знай подливала ухажерам своим. Гунка и теребень кабацкая видела, как Дарьица доставала из-за пазухи склянку и сыпала в вино муку не муку, только вино шипело и булькало, но братьям и это было нипочем: поливали пуще прежнего, кидали деньги песельникам и гудошникам.

Наконец торговые люди утомились пить и гулять и собрались на покой. Дарьица увела их в дальние комнаты и уложила, как дерюжку, в уголок.

В питейное же помещение тем временем проскользнул невысокий молодец в красных сапожках, ладный лицом и статью.

– Все, – сказала ему Дарьица. – Уже можно.

Молодец ухмыльнулся и последовал за ней.

– Как войдешь – в углу, – учила Дарьица. – Пьяне вина оба.

Молодец прошел в комнату и задул светец. Потом вытащил гирьку на цепочке и примерился…

…Очнулся молодец, спутанный ремнями по рукам и ногам. Братья Хитровановы тем временем отрывали свои жаркие бороды, снимали с глаз зеленые стекла, вытаскивали подушки, что носили для толщины, а еще вынимали из-за кафтанов большие кожаные фляги, в кои сливали якобы выпитое.

Молодец скрипнул зубами.

– Поскрипи, поскрипи, – сказал высокий купец. – Так ли еще на дыбе косточки скрипеть будут?

Молодец стал лаять своих пленителей. Тогда маленький, Мина Хитрованов, попинал его малость и заставил замолчать.

– Что, Ивашка, охота на дыбу?

Достигли-таки своего соколы-то наши! Выискали они след Ивана Щура и прикинулись богатыми да беспечными купчишками. Правда, на это ушли почти все деньги, выданные государем. Зато битые спины уже начали подживать.

– Ваша взяла, – сказал наконец Иван.

– Знамо дело, не твоя, – ответил Мымрин. – Мы – люди государевы, а ты кто? Шиш, висельник…

– Отпустите – заплачу, сколько скажете. Жалованье-то, поди, не ахти какое?

– Эх, Иван, это ты Никишке Дурному, покойнику, рассказывай про клады, а нам нечего. Вот сдадим тебя сейчас кату Ефимке – и прости-прощай. Многонько ты нам кровушки попортил, ворина.

Иван Щур тоже припомнил кое-что и засмеялся.

– Клад-то лежит, – сказал он. – Только вам его без меня не взять…

– Эва, – сказал Мымрин. – А что же ты сам его не взял? Ведь сколько на Москве ошиваешься?

– Клад заговоренный…

– Разговорим, – пообещал Василий. – И тебя, вора, разговорим. Мы ведь тебя Ефимке сдавать не будем, мы хуже всякого Ефимки спросим, правда, Авдей?

– Ясно, – сказал Авдей. – Что Ефимка? Кат и кат. А вот мы…

Авдей оглядел комнату: что бы показать вору? Потом взял и руками своими огромными разломал стол на куски. Словно пряник.

– Тебе бы не в ярыгах ходить, – сказал Щур с уважением. – Тебе бы на дорожку прямоезжую, купца проверять…

– Слушай, вор, – сказал Мымрин. – Нынче же при нас клад откроешь – и ступай на все четыре стороны. А нет – по жилочкам растаскаем!

– Растаскаем, растаскаем, – подтвердил Авдей.

– Не ухватишь клад-то, – сказал Щур с огорчением. – Больно давно зарыт. Ране там пустырь был, а теперь…

– Что теперь?

– Вот придем, увидите что. Одному никак не справиться. Несподручно и зело противно…

Василий Мымрин взял нож и перерезал вору ремни на ногах. Черным ходом все вышли на улицу. Какое уже утро соколам приходилось встречать при исполнении служебных обязанностей!

Но сегодня все должно было кончиться. «Вор-ызменник», писатель подметных писем шел грустный, все глядел по сторонам – не подойдет ли какая помощь. Помощи не было.

– Вон, усадьбу видите? – спросил Иван Щур и показал головой где.

Тут за спиной послышалось:

– Здравствуй, Васенька!

Мымрин обернулся. Сзади подходили трое из Посольского приказа во главе с Мясевым-младшим.

– И ты, Авдюша, здорово! – сказали из-за угла. Оттуда вышли еще четверо, молодые да ражие.

Дело в том, что между Приказом тайных дел и Посольским приказом имелась давняя вражда. Когда какое-нибудь посольство отправлялось в Туретчину, или в Свейскую землю, или к иным немцам, к нему всегда приставлялся тайноделоприказчик для присмотру. Приставленный должен был следить, чтобы послы не творили тайных сговоров, не бесчестили государя, не тратили зря денег и не шлялись по заморским кабакам, не прельщались ересью, не перенимали тамошних повадок и не пытались, не дай Бог, бежать. Главы приказов, дьяки, тоже были между собой на ножах, что и говорить про молодежь. Вот и сейчас молодые посольские люди шли из кружала, и очень им было охота переведаться с вековечными ворогами.