Сергей Алексеев - Волчья хватка-2

Он говорил что-то ещё, но в ухе Савватеева заскворчал торопливый, возбуждённый голос Финала:

— Двадцать минут назад пассажир попросился на прогулку, — доложил он. — Я не пустил, запер дверь снаружи и отнял ключ. Он вытащил раму окна и выпрыгнул со второго этажа! С чемоданом! Я сейчас только обнаружил!..

Савватеев махнул Прокофьеву и побежал на дорогу.

— В какую сторону ушёл? — спросил он на ходу Финала. — Примерное направление?

— Неизвестно!..

— Спроси у милиции!

— Спрашивал — никто не видел…

— Прочеши лес возле базы! — приказал Савватеев. — Он пьяный, далеко не уйдёт.

— Двадцать минут назад я видел его совершенно трезвым, — был ответ. — По всем признакам…

Выговаривать Финалу не имело смысла, похоже, мистер Твистер, изображая опьянение и озабоченность за североамериканский континент, ждал лишь подходящей минуты, чтобы уйти, и Савватеев этого не почувствовал. Он связался с Вараном, после чего поставил задачу представителю ФСБ, чтобы тот подключил на розыски милицию, бывшую в оцеплении, однако все это сразу же показалось обыкновенной авральной суетой.

А через четверть часа его и с собаками было не найти, поскольку вдруг разом и густо повалил снег— первый в этом году…

Оторвал его от тяжких размышлений «снежный человек». Он пришёл на рассвете, когда на востоке разгоралась по-зимнему тусклая заря и дымный столб от невидимого пожара почти развеялся. Ражный скинул ботинки, встал босым на снег, однако соперник разуваться не спешил и пуховую куртку, надетую поверх рубахи, не снял. Хмуро посмотрел на снежную целину поляны, на зарево, потёр красные уши:

— Слушай, Ражный… Тебе она нравится?

— Кто? — спросил он, хотя знал, о ком речь.

— Кукушка?

— Она больше не кукушка.

— Ах, да… Ну, хорошо, Дарья! Из вашего ловчего рода Матеры…

— Она моя избранная и названая невеста, — Ражный взлетел нетопырём.

— Достойный ответ, — похвалил нарушитель госграниц. — Но ты серьёзно хочешь взять её? Или чтобы избавиться от сиротства? Скажи честно?

Сыч источал странное, никогда не виданное зеленовато-бурое свечение с синими сполохами, расположенными по кругу так, словно был в некоем ореоле или плотном коконе. Что это может означать, Ражный не мог понять: то ли невероятную силу, замкнутую на самом себе, как у всякого индивидуалиста, то ли неспособность получать энергию извне. То есть был отрезан от всех иных природных сил — земли, солнца, воздуха и деревьев.

— Скажу, — пообещал Ражный, опустившись на, снег. — Выходи на ристалище.

— Не нравишься ты мне сегодня, — вдруг озабоченно проговорил Сыч. — Хмурый какой-то, нет живого блеска в глазах, как у жениха. С таким настроением лучше не выходить. Что случилось, Ражный?

— Не тяни время, Сыч…

— Может, в следующий раз сойдёмся? Когда у тебя азарт появится?

— Азарта хватит, иди на ристалище первым.

— Да погоди ты! — сказал Сыч, хотя движение сделал и куртку расстегнул. — Это мы всегда успеем… У меня есть другое предложение. Если она тебе нравится и ты серьёзно решил сыграть с ней Пир Радости, мы можем договориться и без схватки. Я тебе и так отдам Дарью…

— Отдавать можно то, чем владеешь.

— Но она моя наречённая!

— Была наречённая.

— По крайней мере, мы с ней помолвлены перед миром.

— Только плащ Дарьи у меня, — усмехнулся Ражный. — И я окрутился им лучше, чем молвой. Давай, выходи, не люблю болтовни…

— Постой, Ражный… Все так, верно. И я предлагаю тебе разойтись полюбовно. Мы же не мальчишки, чтоб драться из-за кукушки? Тем более нас наверняка застукают в поединке — сороки растрещат по всему лесу!.. Мне-то ничего не грозит, а тебе, послушнику, худо придётся. Извини, Ражный, я добро помню и хочу отплатить тебе тем же. Знаешь, подумал… как поётся в одной песне: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».

Он был насквозь пропитан мирским духом, возможно, от долгого бродяжничества…

— Ты что же, готов просто так, из благородства, уйти с нашей дороги?

— Что значит просто так? — развёл длинными руками «снежный человек». — Нет, мне полагается маленький приз. Приз утешения. Я вытру слезы и уйду не только с дороги, но и с Вещеры. Мне уже и так все здесь опостылело.

— А Интерпол?

— Волков бояться — в лес не ходить.

— Ну, и чем же утешишься?

— Ты понимаешь, нам с тобой драться глупо. Ну, отвалтузим друг друга, а толку?

— Неужели ты боишься, Сыч?

— Не в том дело, — вздохнул тот. — Я тоже поначалу ходил по всей Вещере и задирался. Араксов колотил, сирых — всех подряд. Причину-то всегда можно найти. И бывало, меня колотили… А потом бросил это дело.

— Встретил суженую?

— Да нет… Суета какая-то — друг друга колошматить. Пока мы на ристалищах сходимся да свои победы празднуем, тем временем враги наши тихо творят своё чёрное дело. И радуются!

— Не пойму, что ты хочешь… — Ражный поправил плащ на пояснице и затянул верёвку. — Говори прямо!

— Есть предложение.

— Я уже слышал твоё предложение.

— Нет, не разойтись — в одну сторону уйти. Давай поговорим по душам?

— Мы не разговаривать сюда сошлись.

— То есть, без драки ты не можешь?

— Не могу.

Его руки гориллы, вольно болтающиеся вдоль тела, сжались в кулаки.

— Добро… Но тогда будет уже не предложение, а условие. Обязательное. — Сыч сделал паузу. — Сейчас я тебя положу… Ты встанешь с ристалища и уйдёшь со мной. Не пойдёшь же ты к… избранной и названой с разбитой рожей? И без её плаща?

— Ну, а если сам ляжешь?

Ражный допускал своё поражение, при этом довольно легко и даже весело.

— Тогда научишь меня волчьей хватке. Тем я и утешусь!

Ражный промолчал, а бродяга вдруг рассмеялся благодушно и подмигнул:

— Не торопись отказывать!.. Подумай, не велика и плата за возможность отлупить соперника, жениться на его невесте да ещё выйти сухим из воды. То есть из-под суда Ослаба!

Ражный молча пробил след на середину поляны:

— Что же, выходи, покажу и хватку. Утешу. Пожалуй, с минуту — уже и снег подтаял под ступнями, бродяга стоял набычившись и молча глядел на ристалище. Должно быть, заводил себя, распалял…

И с началом этой паузы, в той стороне, где дотлевал его дом, Ражному вдруг послышалось пение — знакомое, напоминающее ораторию, но звучащую бессловесно. В какой-то миг ему показалось, будто голос приближается и усиливается, словно к нему, одинокому, примешивается хор. В этом пении не было какого-то особого благозвучия, обычного для литургии; скорее наоборот, слышались жёсткость, драматичность, и все равно оставалось ощущение, будто это молитва.

Странствующий рыцарь заглушил её.

— Ну и дурак же ты, Ражный! — сказал он и, рывком скинув куртку, стал стягивать сапоги. — Гляди, я тебе предлагал… Ведь изуродую же! И за что, а?.. Запомни: уйдёшь со мной! Куда поведу!