Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек

Я пересек двор. Вдоль забора прохаживался с метлой Киллиан. Здоровый. Раньше срока выписался. Наверное, это был знак. А может, и не знак. Я хотел подойти к нему и извиниться, но подумал, что лучше не стоит. Вряд ли мне понравился бы человек, едва не спаливший мне половину задницы. Поэтому я просто продолжил движение к выходу. Перед самым КПП оглянулся и увидел Зучиху, она стояла у окна и глядела в мою сторону. Непреклонным педагогическим взглядом.

За воротами меня ждал Гобзиков, Гобзиков сильно волновался, смотрел по сторонам, ходил туда сюда, потирал руки.

– Ну, как дела? – поинтересовался Гобзиков с формализмом.

– Нормально. Будут подавать документы на исключение. Хорошо хоть, пропуск не отобрали. А ты чего за воротами околачиваешься?

– А, так... Нечего лишний раз светиться.

– А вообще чего здесь делаешь? – спросил я.

– Мне утром звонила Лара, – сообщил Гобзиков.

– И что?

– Сказала, что завтра.

– Что завтра?

– Завтра мы отправляемся.

– Куда?

– Не прикидывайся, а? Конечно же, в Страну Мечты.

– Ты же вроде... сомневался...

Гобзиков покраснел.

– Всем бывает страшно, – сказал он. – Все могут испугаться. Но теперь... я буду смелее. К тому же Ларе нужна будет наша помощь. Или ты уже передумал?

– Я... Нет, конечно, не передумал. Просто это... Завтра. Я думал, послезавтра, я хотел купить хорошую палатку...

– Успеешь, – успокоил меня Гобзиков. – Рассиживаться тоже не надо, надо готовиться.

В голосе Гобзикова прозвучала какая-то незнакомая мне металлизированность.

– Слушай, мне кажется, на бусе не стоит ехать, прогуляемся, ты не против? – предложил я.

– Не...

Мы пошагали к городу.

– Тут Антон проходил... – сказал Гобзиков. – Домой шел, ну, Баскетбол Игра для Черных который... Он сказал, что вчера... вроде как Чепряткова избили. Сильно очень избили. Он сейчас в больнице лежит...

– Что ж, – сказал я. – Бывает и такое. Кого-то все время бьют.

Скандал – это еще мягко сказано.

Это был не скандал, это было хуже. Ледовое побоище и «холодная война» в одном шейкере, коктейль «Конец Света».

Высадка в заливе Свиней.

Мать даже не вмешивалась, стояла возле фамильного косяка и траурно вздыхала.

Выглядела она хорошо. Загорело, ухоженно. Отдохнула. И вернулась, как всегда, неожиданно, без предупреждения. Вчера. Старый, наверное, знал, что она вернется, но мне ничего не сказал.

Вернулась и сразу включилась в боевые действия. Очень выразительно вздыхала.

Старый не вздыхал, хотя воздуха ему тоже не хватало. Когда орешь, воздух всегда быстро расходуется. Зато легкие упражняются. Я хотел сказать старому, что если он будет орать так ежедневно, то скоро сможет переселиться в высокогорные области Анд и вполне успешно разводить там викуний, лам и другой мелкий рогатый скот. Но не стал говорить, чего усугублять?

Я прикинул, как бы я вел себя, если бы мой отпрыск угодил в психушку. Вряд ли бы я обрадовался.

Покончив с воплями и описанием моих перспектив, старый приступил к наглядной части программы. Он взял меня за руку и отвел на второй этаж, в мою собственную комнату. Усадил перед окном. Затем вызвал экскаватор с рабочими в красных жилетах.

Экскаватор за час выковырял мою трубу, а рабочие разрезали ее автогеном на кольца, так разрезают уже ненужные подводные лодки. После чего остатки трубы были погружены на грузовик и отправлены в неизвестном направлении. Наверное, в лом. Влом.

Потом ко мне прибежала мать. Теперь уже зарыдала. Мне кажется, она зарыдала вовсе не из-за моей горькой судьбы, а из-за того, что экскаватор разворотил газон. С дорогой американской травой. Смерть травы – серьезный повод для траура. Оплакав газон, мать принялась приводить неоднократно уже приводимые примеры. Как водится, конечно. Про мальчиков из приличных семей, которые так хорошо начинали и так плохо закончили (под забором) практически только из-за того, что связались черт-те с кем.

Про мальчиков из очень приличных семей, которые попали в дурную компанию и пошли у нее на поводу, забросили школу и работают сейчас в тепловодоканале рядовыми слесарюгами.

Про неопытных, наивных, ничего не понимающих в жизни мальчиков из очень-очень приличных семей, у которых было будущее, у которых были перспективы и у которых теперь этого будущего больше нет, потому что всякие там непонятно какие особы вскружили им голову...

Я понял, к чему гнет мать, это меня весьма и весьма злило, я ненавидел такую вот манеру поведения, хотя никогда с ней и не встречался. Мать разыгрывала сцену «разве для этого я растила своего сыночка...».

Но я терпел.

– Связался... – Мать сделала брезгливую паузу. – С кем связался? У тебя же была нормальная, хорошая девушка. Таня Мамайкина. И учится хорошо, и на танцы бальные ездит, и вообще...

Я думал, что сейчас мать добавит, что и семья у Мамайкиной тоже порядочная, родители опять же уважаемые. Но мать удержалась. Любой глупости есть свои пределы. Даже родительской.

– Таня Мамайкина, красавица, учится хорошо...

– Она дура, – сказал я.

Мать торжествующе хлопнула в ладоши – видимо, этот мой аргумент был предусмотрен и ответ был подготовлен заранее.

– А у тебя все дураки! – сказала мать. – На кого ни погляди – у тебя все дураки! Один ты умный! Один ты! Умный – умный, а из Лицея выгнали! Ты хоть знаешь, сколько я просила, чтобы тебя оставили?! Сколько мне это стоило?! И я упросила их! Я упросила, чтобы оставили... Эта ваша Зуч... Знаешь, во сколько мне это обошлось?

Я не знал. Но думал, что немало. Зучиха была женщина с амбициями, Зучиха наверняка хотела... Много чего хотела, это по ее лицу было видно. Полноприводной автомобиль с салоном из кожи питона.

Мать достала платок, принялась утирать слезы. В этот момент, видимо, я должен был раскаяться до глубины души и припасть, но я не раскаялся и не припал. Мать завершила мелиорационные мероприятия и продолжила:

– У тебя же были друзья, Женя! Хорошие ребята. Интересные такие. Этот... Носов...

– Носов сволочь, – сказал я. – Настоящая сволочь. Предатель. Тварь...

– Ты посмотри, с кем связался, – мать не услышала меня, пошла по второму кругу, – с кем? Один... я не знаю даже, какой-то убогий, ненарошненький какой-то. У него даже на лице... Ну, он ладно, он еще хоть как-то учится, а эта... эта...

– Ее зовут Лара, – сказал я. Хотя мне лучше было бы все-таки молчать. Молчание – оно золото, правы были древние мудрецы.

– Лара... – охнула мать. – Ну да...

Она достала из кармана брюк бумагу, сложенную в несколько. Развернула. Это был тот самый портрет, который Шнобель нарисовал.

– Красота, – сказала мать.

И быстро, с яростью разорвала на четыре части.

Я хотел прыгнуть, но удержался. Все равно это был уже не мой портрет. Его уже видели и даже трогали.