Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев [litres]

– Я знаю.

– Все равно. У них вражда старинная. У Башквицев кувшин разбился – непременно Ружи виноваты. У Ружей ребенок с лавки упал – Башквицы постарались. Их здесь ни слова, ни ваши листья не успокоят. Рецепт один: самых тупых – в тюрьму в Салланце, а тех, кто друг друга резать начнет, – вешать.

Господин Некис посмотрел Эльге в глаза и повторил:

– Вешать. Я уж нагляделся.

Эльга мотнула головой.

– Я все же попробую.

– Воля ваша. Посидите здесь пока, я распоряжусь.

Воин вышел из палатки, оставив Эльгу одну.

Она поежилась. У нее создалось впечатление о господине Некисе как о человеке холодном, резком. Как он сразу – вешать!

Это все потому, что он из засохшей горечавки и шиповника и весь в иголках. Прямой как сосна. Твердый. Сердце – колючий орех. Ничего, кроме службы. Ни семьи, ни случайных детей на стороне. Бедный, – пожалела его Эльга. Ему бы мальва не помешала. Или яблоневый лист. Смягчил бы.

– Пек! Расмус! Хорум! – услышала она господина Некиса.

Затем голос отдалился, и разобрать его стало невозможно.

Кто-то прошел мимо палатки. Заржала лошадь. Плеснула вода. Кто-то громко спросил у кого-то суровую нить. Застучал топор.

Ах, сейчас бы уже начать!

Эльга зажмурилась. Как набивать? Через одного? Или разом – сначала Башквицев, потом Ружей? Шесть дней, нет, даже пять останется… Если завтра до полудня – забор, листья. Там местечко, здесь местечко. Хватит ли времени? Еще пальцы…

Она сложила ладони на коленях, слушала, как легкие покалывания возникают от запястья к ладони, пробегают по фалангам к кончикам ногтей. Ну, не так уж и страшно, в сущности, разработаются.

– Госпожа мастер, – полог палатки откинулся, господин Некис шагнул внутрь, – ваш извозчик, он вам нужен? Я не могу держать фургон на территории лагеря.

– Его надо разгрузить, – сказала Эльга. – Там одеяла, одежда.

– Хорошо, но самому ему лучше ждать вас в Салланце.

– Я поняла.

В темноте вечера светила короткая цепочка фонарей. Через узкие канавки были переброшены мостки. В отдалении горел костер, освещая смотровую шигу. Фургон казался светлой глыбой, выросшей у частокола.

– Дядя Сарви.

Прикорнувший на передке Сарвиссиан встрепенулся.

– Да, я здесь.

– Мы сейчас выгрузим все необходимое, а потом вы отправитесь в Салланцу, – сказала Эльга, заползая во тьму повозки.

– Далеко.

– Ни в Ружине, ни в Яблонце останавливаться не советую, – сказал господин Некис. – Сами понимаете, вас здесь уже приметили.

– Сожгут?

– В дома не пустят. Могут оси подпилить.

– А ближе ничего нету? – хмурясь, спросил Сарвиссиан.

– В часе на север Песья Голова, но это дикарское село.

– Видел я этих дикарей, такие же люди. Только мясо сырком едят.

– Ну, как знаете.

Эльга вслепую размела сено.

– Дядя Сарви, я вам доски оставлю пока.

– Оставляй.

Эльга принялась выгребать корзины и вещи. Она выкладывала их на задний борт фургона, и они пропадали, подхваченные крепкими руками.

– В новую палатку, – распоряжался господин Некис. – Все несем туда.

Кто-то из воинов зажег фонарь.

Одна корзина и сверток нехорошо припахивали, и Эльга отставила их в сторону. Присев, собрала горку раскатившихся клубней.

– Господин Некис, – сказала она, – у меня здесь клубни и тыквы.

– Тоже в палатку?

– Нет. Их можно в общий котел?

– Конечно. Сист, – скомандовал господин Некис.

Один из воинов поднес и расправил прямоугольник ткани. Розоватые клубни окунались в него, словно тонули. Тыквы Эльга оставила напоследок. Они были приятно-тяжелые, с ними можно было не углядеть и вывалиться самой.

Плюх!

– Здесь еще еда порченая.

– Там вот, за будкой для помывки, – указал господин Некис на прореху в ряде фонарей, – у нас есть отхожее место.

– Я отнесу, – сказал Сарвиссиан, подхватывая корзинку в руку, а сверток под мышку. Вздохнул. – Только надо было Ильме оставить. У нее не испортилось бы.

– Хорум, проводи, – распорядился господин Некис.

Молчаливая тень в коротком плаще шагнула в сторону, увлекая Сарвиссиана с пахучим грузом во тьму.

– Все, – сказала Эльга, спрыгнув на землю.

Пойманный за лямку сак, шурша, перевалился через борт.

– Ого, – оценил размеры господин Некис. – Это все ваши лиственные запасы?

– Да.

Эльга зашагала за ним к своему новому месту обитания. Листья возбужденно шептались, потрескивали и похрустывали.

– И вам нужно еще?

– Да. Вы сможете сколотить для того, что соберут, закрытую с трех сторон беседку? Напротив забора, шагах в десяти?

– Конечно. Осторожней.

Господин Некис придержал Эльгу за локоть, помогая пройти по мосткам. Серым пятном вылепилась матерчатая стенка, на низком шесте качнулся фонарь с тусклым огоньком внутри.

– Сюда.

Сдвинулся, хлопнул палаточный полог. Эльга шагнула во тьму.

– Сейчас.

Господин Некис пропал и появился со свечой. Пространство палатки осветилось, проступили земляной пол, сложенные у дальней стенки вещи, шкуры, а также накидка и одеяло, расправленные в спальное место у входа справа. Столб в центре подпирал провисающий потолок.

– Ну, вот так.

Господин Некис установил свечу на железной тарелке, прикрепленной на столбе.

– Мне нравится, – улыбнулась Эльга.

Она отпустила сак, и тот оплыл у стенки, заняв едва ли не четверть палатки.

– Прошу прощения, госпожа мастер, – сказал, потоптавшись, господин Некис, – но условия походные. Завтра сколотим вам лежанку.

– Забор. Лежанки не надо.

– Хорошо.

Господин Некис обвел палатку внимательным взглядом. Затем серые глаза его остановились на Эльге.

– Вы точно сможете их примирить? – спросил он.

– Не знаю, – сказала Эльга. – Я попробую.

Воин чуть заметно кивнул, зевнул во весь рот.

– Поскорее бы из этой дыры. Добрых снов, госпожа мастер.

Он вышел из палатки, заставив затрепетать пламя свечи.

– И вам, господин Некис, – сказала Эльга тихо.

Она расправила накидку, легла, не раздеваясь, подтянула одеяло к подбородку. Снаружи кто-то кого-то окликнул, похлопывала, шуршала ткань, свеча то горела ровно, то мерцала, заставляя плясать тень от столба.

Листья в саке, вновь слышимые, вновь различимые, принялись рассказывать ей историю сотворения мира из семечка. Семечко плыло в пустоте, в темноте, спящее, объятое холодом, шептали они, пока его не обогрел свет солнца. Тогда оно выпустило корешок. Казалось бы, много ли пользы в корешке, если вокруг тебя ничего нет?

Но ведь корешок – это уже что-то.

Он разделился на мелкие волоски, и темнота задержалась между ними, затвердела, сделалась землей. Значит, можно было расти дальше.

Через какое-то время, достаточное, чтобы накопить силы, семечко треснуло и выпустило слабый, бледный росток. Свет согрел его, а тьма, усыхая, поделилась влагой. Первый лист развернулся в целый мир, и этот мир ожил и был прекрасен.