Андрей Имранов - Каменное эхо

Вернувшись в свой дом, я занялся приготовлениями к величайшей битве в истории местного народа. Вниз по реке отправились несколько человек добывать рыбий жир. Вверх по реке я тоже направил людей – искать место для обвала. А сам занялся натаскиванием своей «гвардии», каковое занятие выбило из меня все остатки человеколюбия. Эти четырнадцать были не трусы, но на сем их достоинства исчерпывались. Пятеро ничего не боялись только потому, что были тупы, как статуи. Шестеро ничего не боялись, потому что были законченными мерзавцами и привыкли, что все боятся их. Один из оставшихся был немного сумасшедшим – таскал на шее сушеного тритона, разговаривал с ним и кормил его мальками. А в остальном – нормальный человек. И только двое из многотысячного племени оказались неплохими людьми. Их я и сделал своими первыми помощниками, наделив правом карать и миловать. Но поначалу ничего хорошего не получалось – шестеро мерзавцев сбились в кучку, зазвав туда двоих тупых, зажили в свое удовольствие, начисто игнорируя приказы моих помощников и крайне нехотя выполняя мои. На третью ночь самый мерзкий из мерзавцев зачем-то попытался пролезть в мой дом, и сторожевое заклинание отправило его в Бесплодные Долины, о чем я ничуть не сожалел. Еще одного пришиб я сам, уж больно нагло он себя вел и совершенно вывел меня из себя. Хотя боец был неплохой, я на него возлагал некоторые надежды. Вовсе не обязательно было его до смерти убивать, это я, признаюсь, погорячился. Потом я вспомнил деревенское детство, навыки плетения из лозы, и ввел совершенно невиданную в здешних краях новинку – телесные наказания. За неповиновение назначалось десять ударов плетью, за воровство – двадцать, за драку – тридцать зачинщику и по пять каждому участнику. Дня через три стало полегче, хотя поначалу мои помощники совершенно изматывались, с утра до ночи работая плетью. Да и мне самому приходилось все время приглядывать, чтобы наказуемый вдруг не поменялся с наказующим.

Пошли первые лодки с рыбьим жиром. Я сделал из глины большой чан и круглые сутки окуривал окрестности смердящими ароматами перегретого рыбьего жира. Выход масляного состава был удручающе низок, девятнадцать двадцатых сырья шло в отход, пропитывая все вокруг (и меня самого) отвратительным запахом. Аппетит у меня пропал напрочь, за седмицу я похудел так, что сам пугался своего отражения. Что любопытно, дикари мои, которых я учил вываривать состав, на тошнотворный дух не обращали ни малейшего внимания. В конце концов, пяток мехов с масляным составом у меня все же получилось. Я очистил его от примесей и отправил вверх по реке, наказав гребцу беречь уложенные в лодку мехи, как родное дитя. Приказал ученикам варить состав из всего приходящего рыбьего жира и отправлять вверх по реке. После чего пустил это дело на самотек.

Прошла уже почти половина срока, а я все еще не видел, каким образом я могу победить. Двенадцать моих гвардейцев ежедневно разминались друг с другом в учебных схватках, в результате чего их стало десять – один чересчур увлекся боем, выхватил припрятанный костяной нож и вонзил его в живот напарнику. Раненый скончался к вечеру, его убийцу я, после некоторых колебаний, повелел казнить. Эдак у меня скоро совсем народу не останется, и с кем я буду шеститысячную армию уничтожать? То, что я пока так и не придумал, каким образом заставить эту армию стоять у русла реки, когда по нему пойдет волна, также ничуть не способствовало моему душевному спокойствию.

Вдобавок в один ничуть не прекрасный, а, наоборот, дождливый, холодный и ветреный день ко мне заглянул Рим-Са и заявил, что нам надо покинуть деревню, пока нас всех не смыло. Поначалу я решил, что дождался того самого хиссума, и рассвирепел – меньше всего мне хотелось выходить из своей хижины и брести по грязи куда-то, не зная даже, как скоро удастся снова оказаться под крышей. Этим-то дикарям что – они и под дождем чувствовали себя очень хорошо, и спать умудрялись, лежа прямо в луже. Но оказалось, что нам грозит иная напасть – река собиралась менять русло. Поначалу я не придал этому особого значения – мало ли по какой причине мне придется покинуть единственное в этих краях сухое место. Но какая-то смутная мысль заставила меня начать расспросы. «Это очень опасно?», «Каким образом река меняет русло?», «А что будет с этим местом, где находится наша деревня?», «Когда это случится?». Рим-Са послушно отвечал, а я все больше и больше преисполнялся уверенности, что наконец-то нашел искомое. «На некоторое время деревня окажется на острове, а потом с одной стороны река совсем перестанет течь, и это место просто окажется на другом берегу. Это не очень опасно, но нельзя с уверенностью сказать, где будет новое русло – оно может и по деревне пройти, лучше отсюда убраться подобру-поздорову. Когда будет, сказать сложно, – может, до начала сухого сезона, может – после, но будет обязательно. Река сильно подмыла берег излучины в двух ли выше по течению, а за берегом начинается лощина, и вообще – там земля ниже». «Погоди-ка, – перебил я старика, – говоришь, здесь будет остров? А что случится с людьми, которые останутся на этом острове, если в это время пройдет хиссум?» Рим-Са поднял голову, и в его глазах блеснула искорка интереса. «Если эти люди умеют плавать…» – начал он задумчиво, но я его опять перебил: «А скажи-ка, многие ли хара-нги умеют плавать?» «Ни один, – торжественно ответил Рим-Са, в глазах его горел мрачный огонь. – Если ты сможешь сделать так, чтобы Великая сменила русло, когда сюда придут хара-нги, и чтобы сразу после этого пришла большая вода, то я сам поверю, что ты – сын бога». Я хмыкнул: «Можешь начинать тренироваться, старина».

Тяжелыми и грязными работами у Народа Реки занимались женщины. Поначалу это вселяло в меня смутное беспокойство, и при виде аборигенки, сгорбившейся под весом переносимой лодки, я чувствовал неловкость. Еще и потому, что хозяин лодки обычно вальяжной походкой шел рядом. Но со временем привык. Мало ли какие у них обычаи, нечего мне к ним со своим укладом лезть. И чем дальше, тем больше мне нравились женщины вууль-ду. Нет, не как женщины, а как люди. В противоположность трусоватым, хвастливым и непостоянным мужчинам, они были основательны, трудолюбивы, не боялись трудностей и всегда доводили начатое до конца. Мой дом, кстати, именно они и построили – в считаные дни натаскали камней со всей округи и быстро, как только я показал, как это делается, сложили стены и возвели кровлю. Меня, кстати, они боялись намного меньше, чем мужчины, осмеливаясь на шутки и чуть ли даже не на заигрывания. Но, увы, насколько они были мне привлекательны в плане личных качеств, настолько (если не больше) их стандарт красоты был далек от моих представлений. Все как одна коренастые, крепко сбитые – племя вууль-ду было довольно низкорослым, но любую из его представительниц запросто можно было бы в темноте принять за какого-нибудь подмастерья кузнеца даже у меня на родине. Большая грудь считалась главным показателем красоты, первые красавицы моего племени щеголяли такими бюстами, что любая корова зачахла бы от зависти, но меня выставляемые напоказ прелести местных красавиц скорее пугали, чем возбуждали, – пришибет еще в темноте ненароком. Поэтому я никогда не позволял отношениям перейти за рамки сугубо деловых, что, впрочем, не мешало поддерживать их (отношения, в смысле) довольно теплыми. Так что в своем новом начинании я сразу направился к Хави-Сна – Теплому Утру, матери рода. Это вовсе была не старуха, родившая всех живущих в этом племени людей, как я поначалу подумал, а что-то вроде должности выборного управляющего. В ее обязанности входило заботиться о том, чтобы у рода всегда хватало запасов еды, чтобы дети не шатались без присмотра, чтобы лодки не рассыхались и не разбухали, чтобы шатры не протекали и прочая, и прочая. Поначалу я удивлялся, как такую, вполне командную должность может занимать женщина – в племени царил дремучий патриархат, и не могло даже и мысли быть о том, чтобы какой-нибудь мужчина послушался приказа женщины. Пусть даже этот мужчина – хромой доходяга тринадцати лет от роду, а женщина – сама мать рода. Но вскоре удивляться перестал – женщины Народа Реки никогда не перечили своим мужчинам и всегда слушались их приказов, но как-то так выходило, что мужчины приказывали именно то, что решили женщины. Мать рода умело и мудро правила своим родом, и это было нелегким занятием – не так-то просто заставить толпу самовлюбленных великовозрастных детей заняться общественно полезным делом. Пожалуй, это было бы вообще невозможно, не будь у матери рода великого количества всяких уловок и хитростей.