Вероника Иванова - Раскрыть ладони

— Этой причины достаточно для ненависти?

— Он им всем нравится. Всем. И ничего не делает, чтобы нравиться, а они так и липнут, так и липнут… — Улыбка сменилась горестной гримаской. — Все подряд. Всегда. Повсюду.

— Знаете ли, любезный, я тоже не избалован женским вниманием, но почему-то не испытываю потребности мстить красавчикам, которым повезло больше, чем мне, — глубокомысленно заметил Фаири. — Итак, вы подсунули хрустальную статуэтку и обвинили человека в краже только потому, что…

— Он разрушал мою жизнь.

— О, это уже любопытно! — Судья даже выпрямился. — Каким образом?

— Он… влюбил в себя мою хозяйку и собирался воспользоваться.

Судя по растерянному лицу Карин, она и сейчас была не против, чтобы я воспользовался. Желательно, ею и, желательно, не откладывая намерений в долгий ящик.

— Постельные утехи — не предмет обсуждения. Чем вам могли помешать удовольствия присутствующей здесь dyesi?

Харти обратил на купчиху туманный взгляд:

— Я сам хотел быть с ней.

Со скамьи свидетелей раздалось возмущенное:

— Ах вот как?!

Судья поднял вверх ладонь, призывая к тишине.

— Поэтому вы решили очернить присутствующего здесь Маллета в глазах вашей…

— Почтенный господин, все было совсем иначе!

Карин со всей возможной торопливостью добралась до судейского стола и нависла над ним:

— Все было иначе!

— Не волнуйтесь так, любезная dyesi… — расторопный служка поднес купчихе кружку с водой.

— Я не волнуюсь! И не надо мне совать всякую дрянь!

— Это не дрянь, а вода с ледника, — оскорбленно заметил Фаири. — И волноваться, в самом деле, не нужно. Вы желаете рассказать что-то по рассматриваемому обвинению?

— Да, почтенный господин, желаю!

Трагическое представление постепенно превращалось в ярмарочный балаган, но я по-прежнему не чувствовал себя его участником и смотрел на кипящие передо мной страсти с каким-то странным равнодушием.

— А и влюбилась я, так что ж в том плохого? Сами видите, есть, в кого влюбляться! И не дура, вижу, что ему от меня ничего, кроме денег, и нужно быть не может… Только я и заплатить могу, не обеднею. В моей семье всегда говорили: если есть, за что платить, не скупись! А тут вдруг затмение на меня нашло, господин почтенный! Как увидела я, что он с другой милуется, весь ум вмиг растеряла. А этот… — купчиха грозно зыркнула на Харти. — Этот сразу выгоду искать начал. Говорит, только пожелайте, госпожа, накажу вашего обидчика. Я и, по ярости бабьей, говорю: накажи! Но я ж не знала, как все будет… Думала, по-мужски они поговорят, по-свойски.

— Почему же вы, придя сюда, не признали, что обвинение измышлено, а не справедливо?

— А боялась, почтенный господин. Да и… Уж больно наказать хотелось! И сейчас хочется.

— Хм-м-м… — Судья потрогал пальцами уголки губ, пряча улыбку. — А где, собственно, dyen Нивьери миловался, что вы это увидели?

— Да в лавке прямо, господин! Харти ко мне пришел и говорит: спуститесь, загляните, что творится. Я и заглянула…

— Понятно. Dyen Нивьери, а вам не пришло в голову, что любовные встречи лучше проводить в местах… удаленных от любопытных взглядов?

О, и до меня очередь дошла. Что ж, отвечу, мне скрывать нечего:

— Господин, эта встреча была…

— Не любовная. Она ему еще и денег дала, словно за работу. Надо было что-то красотке, она получила, заплатила и ушла, не прощаясь, — вместо меня с прежней печальной отрешенностью во взгляде рассказал Харти.

Значит, он все видел и слышал? И поспешил отправиться за купчихой, чтобы… Вот сволочь! Я бы так не смог. Соображения не хватило бы.

— Ах ты…

— Любезная dyesi, не оскорбляйте слух суда простонародными выражениями! — Надменно и повелительно повысил голос судья, правильно угадав, что может последовать за яростным вскриком.

— Но господин почтенный, он же меня обманул! Он же, тварь за…

— Тише, я прошу! Заметьте, ПОКА прошу. Потом начну приказывать. — Фаири кивнул служке, и тот приготовился записывать высочайшее решение. — Обвинение, предъявленное Маллету Нивьери, снимается за… Собственно, за своим отсутствием. Dyesi Карин Каланни, как невольно попустившая совершение навета и оговора, уплатит в казну извинительную подать в размере… Скажем, десяти серебряков. Совершивший же оговор dyen Харти Оттом… Что скажете, Тинори? Следы принуждения нашли?

Дознаватель, некоторое время назад прекративший разглядывать Харти и вернувшийся в полудрему, покачал головой:

— Внушений не было. Мастер работал. Настоящий.

— Кто-то из известных вам?

— Нет. Пожалуй, нет. Но определенно, гильдиец. Кто-то из Теней.

— Значит, вы готовы подтвердить, что насильственного вмешательства в сознание не проводилось?

— Готов. Вмешательство, конечно, было, глупо отрицать, но решение этот богомол принимал сам.

Какая странная беседа… И что-то знакомое. Кто же мне и когда рассказывал? Не вспомню, но зато в памяти осталось детское восхищение от прикосновения к тайне. А ведь я сначала не поверил, что в Городской страже есть особые люди, которых презрительно называют «кротами» за то, что те умеют рыть норы в чужих сознаниях для подчинения… Или для того, чтобы найти следы чужого, преследуемого законом вмешательства.

Неужели мой дознаватель — один из этих «кротов»? Может, он и тогда, в кабинете, копался в моей голове, что-то внушая? Наверняка. Потому что, выходя на улицу, я был спокоен, хотя следовало бы дрожать от страха. Да, он лишил меня надежды, зато этим помог бросить силы на действительно полезные занятия, а не на панику. Но почему? Для чего?

Дознаватель, словно услышав незаданный вопрос, устало улыбнулся, и ответа не потребовалось. Сделал, потому что захотел. Просто захотел. Если день за днем служба вынуждает тебя творить скучные и малоприятные вещи, иногда до остервенения хочется сотворить что-то… за что тебе не будет стыдно.

Улыбка, предназначенная для меня, стала шире и светлее. Он что, и сейчас читает мои мысли?! А впрочем, пусть. Мне нечего скрывать. Особенно — благодарность.

— Осталось выяснить только…

— Не думаю, что мы узнаем имя или приметы, — усомнился дознаватель.

— И все же… Любезный, вы можете объяснить, что случилось с вашими руками?

Харти опустил взгляд, всмотрелся в узел безвольно повисших конечностей.

— Мои руки… Он сказал, подлецам и предателям руки не нужны. Совсем не нужны. И у меня рук больше не будет… Я просил его остановиться. А он только говорил: вспомни, какую ты совершил ошибку, и исправь ее. Он все время это говорил. И с каждым словом ломал… Больно… Больно…

— Как он выглядел?

— Не знаю… Лица нет… Не вижу… Только голос. Только он. Вспомни и исправь, вспомни и исправь, вспомни и исправь… Иначе боль не закончится. Но он обману-у-у-у-у-ул!