Элис Хоффман - Уроки магии [litres]

– Бостон и округ Эссекс – это не одно и то же. Америка – большая страна, Мария. Это тебе не остров Кюрасао.

Она угрюмо посмотрела на него.

– Ты задаешь слишком много вопросов. И вообще любишь поболтать.

– Мне уже говорили об этом, – сказал Диас.

Он чувствовал: что-то не так. Конечно, он встречал мужчин, которые обманом соблазняли женщин, имели двух жен, не подозревавших о существовании друг друга, исчезали посреди ночи, прихватив с собой все деньги и ценности. Он украдкой взглянул на сапфир, подаренный Марии ее мужчиной. Самуэль знал толк в драгоценных камнях, а этот не искрился. Его синий цвет был пустым, мертвым изнутри.

– Боюсь, это подделка.

Мария громко рассмеялась.

– Чего ты добиваешься? Ищешь неприятностей? Он пуританин, человек высоких моральных качеств.

– Я знаю людей. Пуританин – такой же смертный, как и все остальные. Если какой-то человек исчезает, он или мертв, или хочет, чтобы ты его таковым считала. Может, тебе и следует поступать соответственно.

Мария бросила на Диаса косой взгляд.

– Ты слишком болтлив, – сказала она.

– Мне казалось, женщинам нравятся мужчины, которые с ними разговаривают, – сказал он, зная, что раздражает ее, но продолжая это делать по непонятной пока ему причине. – Так мне говорили.

– В самом деле? Сколько женщин тебе это сказали? Сотня? – поддразнивала его Мария. Она подумала, что лучше не глядеть подолгу в его темные глаза.

– Не считал, – признался Самуэль. – Но могу вспомнить, если тебе это интересно.

– Совсем не интересно, – быстро сказала она.

– Хорошо. Не буду давать тебе повод для ревности.

– Не надо беспокоиться об этом, Козлик. Думай о том, как бы прожить подольше, чтобы у тебя была сотня женщин, которые бы тебе лгали.

Диас рассмеялся, получив от этого словесного поединка удовольствие. Мария не была похожа ни на одну женщину: она не боялась спорить и нередко брала над ним верх, так что он краснел, ощущая себя глупцом. И все другие женщины вскоре оказались забыты.

Ночью Мария свернулась в клубок, обняв свою девочку, и пела ей колыбельную на мотив, который услышала однажды от Ханны:

В бледном свете, сочившемся сквозь маленькое зашторенное окно, Мария разглядывала лицо ребенка. У девочки были рыжие волосы ее бабушки, широкий, большой рот Марии и серые глаза. Черты лица тонкие, как у ее отца, с высокими скулами и прямым носом. Несмотря на это сходство, она была единственной и неповторимой девочкой-розой, которой Мария могла любоваться без конца, часами.

– Хорошо бы, чтобы все спящие видели такие же сны, как она, – сказал однажды ночью Самуэль Диас, который часто подолгу не спал, размышляя о своей жизни, о том, как близко он прошел от смерти.

Ребенок напоминал ему обо всем хорошем, что есть в мире. Самуэль часто рассказывал девочке истории, услышанные когда-то от матери. Одна из них о кошке, гораздо более умной, чем ее хозяин, а другая о волке, который был человеком, пока его не заколдовали, и еще о мальчике, потерявшемся в лесу.

– Замолчи! – сказала ему Мария. – Постарайся заснуть сам. Тебе сейчас нужно именно это.

Мария закрыла глаза, представляя себе, как Фэйт играет в большом саду, который она видела в черном зеркале, где деревья стояли в белом цвету, а сирень росла у самой двери. Она попала в этот чудесный сад во сне, но на рассвете ее разбудила Кадин, слегка постукивая хозяйку клювом и издавая шум, похожий на резкое лязганье. Слышался ужасный звук борьбы, словно кто-то попал в сеть и пытался выбраться. Мария тотчас проснулась с бешено колотящимся сердцем. Самуэль бился в конвульсиях. Оставив ребенка в гамаке, Мария бросилась к Диасу и обхватила его, не дав нанести себе вред. Лихорадка все еще сидела в его теле – она останется там навсегда и временами будет неожиданно возвращаться. Болезнь отчасти лишила его силы, он исхудал и ослаб, иначе Марии не удалось бы его удержать. Он кричал, требовал отпустить его, словно был в цепях, а не в ее объятиях, но Мария не разжимала рук, пока он не успокоился, вконец обессилев от приступа своей ужасной болезни.

– Ты поправишься, – приговаривала она, гладя его по голове. – Ты здесь, со мной.

Она наполнила кастрюлю водой из дождевой бочки, стоявшей за дверью, стянула с него рубашку и протерла холодной водой с черным мылом его руки и грудь. Тело Самуэля болело, как у узника, которого растянули на дыбе. Он отвернулся, чтобы она не увидела его слезы. Самуэлю случалось совершать ужасные поступки, ответственность за которые он не хотел ни с кем делить. Возможно, его настиг суд Божий и он платил за свои грехи. Ему приходилось воровать и грабить, знаться с женщинами, которых он помнил, и с теми, кого забыл начисто, но ему никто не был нужен, кроме Марии. Она понимала это, но держала себя в узде, пообещав любовь другому, а Мария была не из тех, кто нарушает слово.

– Ты не устала со мной возиться? – спросил Самуэль. – Он чувствовал, как бьется сердце Марии, она по-прежнему была рядом. Его сердце бешено колотилось из-за лихорадки. – Не бойся, отец не выбросит тебя за борт. Он гораздо добрее, чем кажется, и заслужил лучшего сына, чем я.

Самуэль совсем выбился из сил. Мария знала, что болезнь ухудшится, перед тем как пойти на спад. Чтобы помочь Диасу вылечиться, она заставляла его говорить: это его воодушевляло. Любовь к историям была самой его сущностью.

– О чем тебе рассказать: о волке или о кошке?

– О козлике. Я хочу услышать историю о тебе.

И он рассказал ей о себе, хотя не любил возвращаться к прошлому. Очень давно, в детстве, у Самуэля была семья: мать и две сестры. Они с отцом, покинув Португалию, отправились в Бразилию, но инквизиция не оставляла их в покое, и вскоре им стало некуда деться, кроме моря.

Десять лет они захватывали испанские корабли, сражаясь с теми, кто убивал и изгонял их соплеменников. Самуэль потерял счет людям, смерть которых была на его совести. Корабль, на котором они плыли, раньше тоже принадлежал испанскому военно-морскому флоту. Отец с сыном начинали как пираты и разбойники, а теперь стали уважаемыми коммерсантами. Диасы и теперь продолжали считать все, принадлежащее испанцам, своей законной добычей. При неблагоприятных ветрах и трудностях с торговлей они, не задумываясь, возвращались к своему изначальному промыслу.

– Ты меня осуждаешь? – спросил он Марию.

– И мой отец был грабителем, – призналась она. – Не мне тебя судить. – Ей претило называть Робби актером. Пусть уж лучше вор.