Игорь Ковальчук - Северянин

Нихасса подбежала к викингу с торопливостью, которая изумила его, протянула ему венок, и молодой мастер нагнул голову, чтоб девушка могла сама надеть его ему. Длинные пряди травы, вплетенной в цветочное украшение, пощекотали Агнару щеку, а вслед за тем к его груди приникло жаркое девичье тело.

– Пойдем? – прошептала она.

– Куда? Угощаться?

– И это тоже…

– А как же обряды? Все, что ли?

– Нет. Весь праздник – это один длинный обряд. А что происходит в священной роще – никому, кроме друидов, не известно. Идем, играть и петь будут до самого утра.

– Тогда мы все успеем – и потанцевать, и угоститься.

Нихасса снова прижалась к нему и настойчиво посмотрела на него. Глаза у нее были ласковые и покорные.

– Ты хочешь сначала поесть? Давай поедим. Идем, из печи уже, наверное, вынули свежие хлеба и булочки.

– Кто же пек хлеб, если все были здесь. У костра? Или не все?

– Пекли пикты, – она слегка поморщилась, чтоб показать, насколько низко положение рабов из смуглого низкорослого северного племени по сравнению с ее соотечественниками.

– Вы берете рабов в северных племенах? – удивился Агнар. – Ваши мужчины так далеко ходят в походы?

– Наши мужчины бываю всюду. Но этих рабов моему отцу отдал его троюродный брат. Он с семейством обосновался у Мышиного носа (так называется мыс далеко на севере), и выменял у отца за три отличных бычка и корову трех пиктов с женами. Они хорошо работают.

– И вы не отпускаете их повеселиться? – спросил викинг, неодобрительно качая головой. В его семье было принято, что рабы, если они заслуживали отдых своим отличным трудом, имели возможность расслабиться, как и все остальные.

– Отпускаем, когда их помощь не нужна. Да и сегодня они потанцуют – когда закончат печь последнюю порцию лакомств.

– А мясо они будут жарить?

– Нет, конечно. В этот день едят только лакомства, хлеб и фрукты. Будет каша и овощи, а еще немного рыбы. И много-много пива, меда и эля! Будет здорово.

– Надеюсь, – пробормотал скандинав.

Селяне сбросили плащи, и под солнцем засверкали разноцветные одежды. Яркость и чистота красок поражали – за подобные ткани на рынках, которые помнил Агнар, платили много серебра. Здесь же в этих тканях, весьма тонких и отлично сотканных – он, как любой скандинав, отлично разбирался в товаре; умение торговать ценилось почти так же высоко, как умение драться, – щеголяли даже дети, а уж к восхитительным, тонким и богатым вышивкам он почти привык.

Когда он с Нихассой вернулся на луг, – большинство белгов шли следом, неся факелы, зажженные от большого костра, – оказалось, что туда уже принесли горячие булки и хлебы, только и ждущие, чтоб их разрезали. Она потянула его к тому месту, где им обоим следовало сидеть, и поспешила налить меда в его деревянную кружку. Казалось, ей доставляет огромное удовольствие демонстрировать достаток и щедрость своего семейства.

«Хвастайся не праздничным столом, а каждодневным!» – вспомнил скандинав. Так любил говорить его дядя, и в его словах была скрыта истина. На праздник самый бедный селянин старается уставить свой стол как можно большим количеством яств – иначе нельзя, а то и на следующий год не будет удачи. А вот то, что он ест каждый день, правдиво говорит о его достатке, либо же отсутствии такового.

Правда, в этом селе не могли пожаловаться на недостаток – здесь и в обычные дни кормили пусть без изысков, но щедро. А уж праздничный-то стол вообще поражал воображение. «Подожди, – прошептала ему Нихасса, подсовывая кусочки медового печенья, – увидишь, как вкусно накормят на Альбан Эффине!» – и осеклась.

– Что будет на Альбан Эффине? – спросил он, жуя.

– Ну… Это праздник Дуба, – неуверенно начала она – В этот день в селении гасят все огни, и мужчины идут добывать огонь из дерева, как делали и сами боги. А потом все прыгают через костры или между двумя кострами, и поют по очереди, и собирают священные растения, и проводят обряды вдохновения… И, конечно, всех ждут танцы и угощения. Для этого дня отец обязательно режет одного бычка…

– Откуда такая неуверенность? Ты думаешь, меня не допустят до празднования?

Девушка покосилась на него с легкой опаской – и с сожалением.

– Ну почему же… Допустят, – промямлила она.

– Договаривай, я могу до этого празднования не дожить?

– На все воля богов…

– Какая ж ты лицемерная дрянь, – усмехнулся он. Намек, что испытания, для которых он предназначен местным жрецом леса, приближаются, на удивление успокоил его.

Нихасса вспыхнула до корней волос.

– Почему лицемерная дрянь? Умереть в посвященной богам схватке – это же честь! Тебе честь оказали, хоть ты и чужой – и только потому, что ты так силен. Трех наших убил…

– Именно лицемерная. Если это честь, почему же ты опускаешь глазки и не решаешься ответить прямо? «Не будем мы гулять с тобой на этом… как его… Альбан Чего-то-таме, потому как тебя в ближайшие дни пришибут во время обряда».

Она подняла на него просиявшие глаза, которые осветили изнутри ее зарумяненное от смущения лицо.

– Но ты же так силен! Быть может, ты уцелеешь? Может, это ты кого-нибудь пришибешь?!

Он потерял голову, потому что в жилах уже играло пламя, пробужденное местными напитками и телесной жаждой. Из ее глаз на него смотрела та самая тайна, которая незаметно и незримо приковала его мысли к коварной альвийке. Сейчас, в жару выпитого, хмельной от ощущения приближающейся опасности, он с удовольствием обнимал и целовал податливую Нихассу, не обращая внимания ни на майский шест и все, что с ним связано, ни на танцы, ни на загадки или куплеты, которые селяне пели по очереди и так слагали целую песню.

Она потянула его за собой в лес, а оттуда – на разрыхленное, ароматно пахнущее силой и новой жизнью поле. Он повалил ее, сминая новое зеленое платье из тонкого, приятного на ощупь льна; девушка смеялась и в шутку отбивалась. Агнар заметил, что они здесь явно не одни, но сейчас его это совершенно не смущало. Ощущение упругого, податливого и одновременно сопротивляющегося тела доводило до исступления.

Он плохо помнил, как все это было, но мог поклясться, что этим веселье не исчерпалось. Они еще танцевали с друг с другом, потом пили мед, потом викинг пил наперегонки со старшим братом своей девушки, но не запомнил, кто победил, а потом они с Нихассой снова приминали рыхлую землю на поле, и у нее в волосах запутывались целые комки, а рука утопала в пашне по запястье, а то и глубже. А потом рядом с ним оказалась какая-то другая девушка, не Нихасса, более полногрудая и страстная, но молодой мастер без труда уверил себя, что ему это просто приснилось.

Агнар проснулся на пушистой оленьей шкуре и первые пару минут просто пытался понять, где он и что с ним. Потом приподнялся на локте и огляделся.