Сергей Челяев - Ключ от Дерева

– Ну что ж… тогда и ты послушай меня, друид. Тем более что и твое время не бесконечно, песок уже отправился вниз. Ты не соперник мне в этих краях, и все же выслушай, я хочу предостеречь тебя от необдуманных поступков.

На мгновение глаза Птицелова сверкнули, с его лица стерлось выражение ироничного превосходства, и Яну почудилось в облике старшины что-то нечеловеческое, он даже сделал шаг назад. Старшина заметил это движение и проницательно усмехнулся, после чего вновь перевел взгляд на Травника.

– Садись, друид, навоеваться мы еще успеем. По правде говоря, я уже давно зарекся убеждать вашего брата, вы служите чему угодно, но только не здравому смыслу. Я почувствовал сразу, когда ты взял наш след, но сначала приглядывался, пока не понял, что это именно ты. Да и кому еще дело нынче до сгинувшего старика, да еще и вступившего в сговор с побежденным врагом!

Птицелов саркастически всплеснул руками и возвел очи долу.

– Воистину не Птицеловом тебе бы ходить, шутовской колпак лицедея тебе сподобился бы более, – пробормотал Травник, усаживаясь на траву. Следом за ним опустились в одуванчиковое море и остальные друиды, причем Гвинпин опять поспешил спрятаться за широкой спиной своего рыжего приятеля.

Ян прилег, подложив под руку дорожную котомку, ему хорошо были видны лица Травника и Птицелова. Спутник старшины, которого, как помнил Ян, звали Старик, снял с вертела одного зайца, разломил пополам и предложил друидам. Никто из лесных служителей не шелохнулся, и Старик, пожав плечами, бросил тушку длиннорукому приземистому Коротышке. Тот принялся быстро и ловко разрезать мясо, движения остро отточенного ножа завораживали, притягивали к себе. Покончив с разделкой, он раздал по куску товарищам, а сухопарый, как жердь, Кукольник достал из мешка хлеб. Снегирь и Книгочей едва заметно переглянулись, и Ян сообразил: караваи были из деревни, в которой они были день назад, ноздреватые, с заостренной корочкой по краям.

– А ты тоже носишь маску, друид, – заметил Птицелов. – Я помню тебя еще в Аукмере, когда старик держал речь перед королями. Надо заметить, распинался он зря. После всякой победы общее дело сразу разбивается на кучу маленьких, как вода, пролитая на стол, растекается в разные стороны; остается только лужица, да и она скоро высохнет на солнце, а еще лучше – на ветру. Каждый знает, что делать в поражении, во всяком случае, он делает свой выбор: борется, лавирует, на худой конец – идет ко дну или плывет, как дерьмо по течению. Но что делать с победой, когда ты хозяин положения, все на тебя смотрят снизу вверх, ждут приказаний, раболепствуют? А ты все машешь мечом по инерции и лихорадочно соображаешь, что же тебе теперь делать со своей победой, теперь, когда уже не с кем бороться?

Твой старик знал, что нужно было делать. Если ты одержал победу, о ней нужно сразу же забыть – только так ты сможешь спокойно жить дальше. Вы разбили свой мир на части, раскрасили в разные цвета. Вам и в голову не может прийти, что мир не ваш по одной простой причине – он не может принадлежать кому-то одному, он сам по себе. Вы живете прошлыми победами над собой и себе подобными, и вдруг утром вас будит некто и говорит: пора освобождать место, вы тут, судари, засиделись! Не каждый способен трезво взвесить свои силы, тут немалая мудрость нужна.

– Это ты о храмовниках говоришь? – спросил строгий Книгочей.

– Вы и об этом знаете? – удивленно протянул Птицелов. – С ними я был вынужден встретиться, когда они нам преградили дорогу. Иной раз в закрытые ворота лучше постучать посохом, чем с ходу тараном молотить.

– И что же, убедил? – презрительно пробормотал Лисовин. Яну показалось, что все это время бородач, слушая старшину, тихо чертыхался про себя.

Неприязнь друида не ускользнула от Птицелова, он усмехнулся краешками губ и неожиданно хищным движением ласки откусил добрый кусок зайчатины, Ян даже непроизвольно вздрогнул.

– Я умею находить веские доводы, – сказал Птицелов, недвижно глядя перед собой, потупив взор, и все вокруг словно заледенело. Только в костре тихо шипели серые угли, и за спиной друида шумно сопел оробевший Гвинпин.

Пять слов сказал старшина, но друидам послышались не обычная для молодых людей бравада и даже не холодный, трезвый расчет. За Птицеловом угадывалось дыхание иного мира со своими, отличными от этого законами, и совсем другие, чужие и незнакомые силы ворочались в его чреве, как в тесном гнезде клубятся черные лоснящиеся змеи, прекрасно знающие день и час своего выхода на свет. Мудрость подавляет нетерпение, но она никогда и не опаздывает. В глазах Птицелова читалось знание этого дня и часа, и окружающим стало не по себе. В этом человеке скрывалась иная натура: движения зрелого мужчины сочетались с холодным спокойствием глаз умудренного опытом и годами старика, помнящего о днях, когда он был молодым. Только Травник сохранял невозмутимость и молча смотрел, как ветерок раздувает над углями маленькое пламя. Коростель прилег сбоку от друидов, и ему хорошо было видно лицо старшины. Ян вдруг заметил, что челюсти Птицелова ритмично передвигаются, словно он что-то пережевывает. Опустив глаза, он увидел, что в руке, выглядывающей из-под полы плаща, зажата заячья кость. Старшина все это время потихоньку ел зайца. И вдруг Ян неожиданно для себя почувствовал, что его начинает разбирать приступ бешеного смеха, просто какая-то волна накатила. Смех неожиданно овладел всем его существом, засвербило в носу, как при чихании, и Ян оглушительно расхохотался.

Птицелов вздрогнул и тревожно посмотрел на парня. А тот хохотал и никак не мог остановиться, в промежутках между новыми взрывами силясь выдавить из себя отдельные бессвязные слова или фразы.

– Он… он жует мясо… всю дорогу, пока он… властелин мира, вы подумайте! И жует этого… худосочного кролика… грызет, как мышь… жует украдкой… а в это же время… вещает… вы видите сами, он жует… а меня… меня обманул… и убил! Он убил твоего старика, Травник… а ты тут сидишь спокойно… внимаешь! А он убил… ведь убил же… и меня обманул, и сидит тут перед вами, зайчика жует!

Ян неожиданно вскочил на ноги и, уставя на Птицелова палец, закричал хриплым, срывающимся голосом, как несправедливо обвиненный в воровстве деревенский мальчишка-оборвыш:

– Да ты сам волк, слышишь! Ты сам и есть этот волк, которого мне давеча показывал… Что же ты сидишь, Травник! Он же оборотень самый настоящий! Сидит тут, поучает, а сам втихомолку зайчиков пережевывает. Ты нелюдь, вот ты кто!

Збышек и Лисовин бросились к Яну, обхватили его за плечи, усадили на траву. Там Ян и остался сидеть, тихо вздрагивая и качая головой, сам как большой одуванчик на ветру. Март и бородач уселись по бокам и поддерживали его. Очень скоро Ян успокоился и, привалившись плечом к Лисовину, затих, полузакрыв глаза.