Мэтью Гэбори - Сердце Феникса

За трапезой приходилось довольствоваться куском сыра, горячим супом и пресноватыми ягодами, однако Януэль не роптал на скудную пищу. Это не имело для него никакого значения. В прошлые времена ему дважды довелось подолгу голодать, но он выжил.

Подойдя к месту наставника, сидевшего во главе стола, юноша сделал приветственный жест: он прикоснулся ладонью к его ладони, пальцы при этом были раскрыты веером. Этот жест в лиге означал горящий огонь – символ Завета. Учитель, мужчина со светлой бородкой, повелел ему сесть. Рефекторий наполнился шуршанием одежд, глуховатым постукиванием деревянных ложек и легким скрежетом скамей о каменные плиты пола. Сидевшие друг против друга ученики после кратких приветствий сосредоточились на содержимом своих мисок. Януэль позавидовал выражению их спокойных и строгих лиц, освещенных косыми солнечными лучами, проникавшими в бойницы Башни. Сам он опять провел тревожную ночь, и умывания прохладной водой при пробуждении оказалось недостаточно, чтобы развеять впечатление от беспокойного сна.

Януэль занял место подле Силдина, которого считал своим единственным настоящим другом среди собратьев. Это был тонкий, стройный, почти тощий, если судить по его впалым щекам, юноша. Януэль понимал, что Силдин с его непринужденными манерами, легкими прядями светлых волос, ниспадающими на шею, и ярко-синими глазами обладает несомненной притягательностью… во всяком случае, многие девицы, слушая речи Силдина, склонны были с этим согласиться.

Юноша, с еще сонным выражением глаз, заговорщически улыбнулся Януэлю.

– Не прошло еще и часа, с тех пор как я вернулся в Башню, – шепнул он.

Януэль склонился к нему:

– Кто же на сей раз?

– Лайя…

– Все еще она? – воскликнул Януэль.

– Во имя Пламени! – громогласно отозвался Силдин, сохраняя плутовскую мину. – Говори потише, не то ты всех переполошишь!

Януэль оглянулся. Двое послушников явно повернулись в их сторону, но тотчас вновь принялись за еду. Смущенный искорками в глазах друга, он понизил голос:

– Ты не прав, рискуя так накануне церемонии.

– Да, не прав, – заметил Силдин, ущипнув при этом друга за руку, – но я провел ночь в объятиях дьяволицы, такую ночь… ах, Януэль, как объяснить тебе?

– Не старайся, я ничего не желаю знать, – строго прервал тот излияния Силдина. – Тебе отлично известно, что мы не имеем права покидать Башню. На это есть веские причины.

– Ах да… И какие же? – спросил Силдин с хитроватой усмешкой.

– Ну… Лига доверила нам важные тайны, нельзя, чтобы они попали в чужие руки. А вдруг тебя похитят?

– Кто же, кто меня может похитить? Поселянка? – Юноша вновь рассмеялся. – Нет уж, избавь меня от подобных нелепиц. Если бы ты знал!.. Лайя… Перед ней невозможно устоять!

От лихорадочного дыхания Силдина по спине Януэля пробежала дрожь. Он не сразу нашелся. В словах друга прозвучал намек на подлинную причину, по которой послушникам не следовало покидать Башню. Если помыслами служителя Феникса завладеет девушка, это отвратит его от того единственного существа, коему он должен посвятить себя. Вот поэтому риск был огромным…

– По-твоему, она стоит Возрождения? – строго спросил Януэль.

Силдин склонился над своей миской, выловил ягоду и медленно оторвал черешок.

– Среди вас никто не может сравниться со мной. Слышишь, Януэль, никто… Наставники знают это, и даже если они вдруг проведают о моих ночных похождениях, то не осудят. Поверь мне, между ног этой девицы мне удалось узнать не меньше, чем от наших наставников. Ее огонь достоин пламени Феникса!

Он удалился с удовлетворенным смешком. Януэль скорчил ему вслед гримасу. Он знал, что наставники вовсе не склонны сурово карать такой недостаток, как гордость. Чтобы противостоять Фениксу и суметь управлять им, необходима огромная вера в себя. Но иногда Януэля тревожило высокомерие и непомерное самомнение друга. Согласно учению Завета, необходимо было выверять каждый свой шаг или по меньшей мере проявлять разумную осмотрительность. Пепел – он всякий раз разный, всякое пламя неповторимо. Януэль опасался, чтобы самоуверенность Силдина не обернулась для него ловушкой. Друг явно следовал по скользкой дорожке. Тем не менее мог ли он упрекать его? Силдин уже доказал, что через несколько лет сможет стать наставником, одним из самых молодых среди служителей Феникса. Он будет руководить ритуалом Возрождения с удивительной легкостью, играя с капризными Фениксами, как с обольщенными им девицами. Очевидно, на предстоящем собрании именно Силдина возведут в соответствующий ранг.

По правде сказать, виденный этой ночью сон помог Януэлю понять сущность их дружбы. Ему приснилось, что он в обличье дельфина весело рассекает волны, двигаясь в кильватере корабля, какие плавают в водах Тараска… И у скульптуры, служащей ростром этого корабля, лицо Силдина.

Аллегорический смысл этого сна был куда как ясен, но Януэль не испытывал по отношению к другу ни малейшей зависти. Он почти не придавал значения иерархии. Разумеется, было необходимо проявлять почтение к наставникам, но он вовсе не жаждал подвизаться на этом поприще. Дарования Силдина заслуживали почестей, и Януэль был рад, что друг получит признание. Сам же он продолжит обучение в Башне, стремясь постичь все, что возможно, тут волноваться не о чем. Ночами его тревожили совсем другие заботы…

Прикосновение Силдина к его запястью вырвало юношу из грез.

– Мэтр Игнанс…

При появлении в трапезной слепого старца над столами внезапно пронесся молчаливый вихрь. Послушники застыли на месте, прервав все разговоры и затаив дыхание в присутствии старейшины Башни. Дряхлость отнюдь не подчинила себе тщедушное тело того, кто управлял величайшими ритуалами Возрождения. Его оголенные руки были тощими, можно сказать тонкими, как былинки, его тщедушная шея, казалось, едва поддерживает голову. На овальном лице мэтра поблескивали стеклянные глаза. Пламя имперского Феникса некогда обрекло его на темноту. Пример старейшины мог служить ученикам своего рода вечным предостережением: его слепота являлась свидетельством того, как опасно управлять огненными птицами. Ослабление контроля, плохо выверенный жест? – никто не знал, какова была в действительности ошибка Игнанса. Можно было быть уверенным лишь в одном: единственного срыва было достаточно, чтобы поплатиться зрением. После этого ужасного происшествия Игнанс стал совершенно слепым, но зато, в качестве компенсации, у него обострились все прочие чувства. Его власть над Башней лишь упрочилась, а страх, внушаемый им окружающим, способствовал росту его авторитета.

Замерший в проеме двери мэтр Игнанс был одет в такую же рясу, как и послушники. С виду он казался ветхим старцем, но внешность его никого не вводила в заблуждение. Единственным знаком отличия, указывавшим на его ранг, был символ материнской лиги: меж двух сомкнутых аркад язык пламени, вписанный в окружность, инкрустированную красным железом. Хотя мэтр не издал ни единого звука, его губы слегка шевелились.