Олаф Бьорн Локнит - Конан и повелитель молний

Против судьбы не попрешь, надо осваиваться.

Откатившись подальше от исходящей зловонием кучи, Конан добрался до стены и после пары неудачных попыток уселся. Его нынешнее местопребывание смахивало на низкую и узкую клетку с каменным потолком, замыкавшую ряд подобных сооружений. Обитатель клетки справа шумно переругивался с тюремщиком и своим соседом напротив. Всего же в задымленном и грязном помещении, лишенном окон и освещаемом чадящими масляными лампами, насчитывалось около двух десятков загонов для людей, выстроившихся в два ряда, и ни один не пустовал. Кое-где в клетке обитало по два-три постояльца, и Конан решил, что ему повезло. Наверное, сочли достаточно опасным, чтобы сажать вместе с кем-нибудь.

Припомнив устроенную им круговерть на площади, то, как его кулаки прогулялись по чьим-то зубам и ребрам, он слегка взбодрился. Как говорится, сделал глупость – сам ее и расхлебывай. Нужно было удирать вслед за Ши, а он задержался, наконец-то получив возможность всласть подраться. Кто-то сумел подобраться к нему сзади и от души приложить по голове чем-то тяжелым. Потом он упал… вспоминать дальше не хотелось.

Но Ши благополучно смылся и, кажется, сумел захватить приглянувшуюся ему побрякушку. Значит, вскоре в «Норе» узнают о случившемся. Конечно, все здорово рассердятся – одна беда за другой, сначала Аластор, теперь он, Конан! – но обязательно придумают, как его вытащить. Какую головомойку ему устроит Райгарх – страшно представить!

Конан окончательно пришел в себя, встряхнулся, убедившись, что все кости целы, и утвердился в первоначальном мнении – ему тут не нравится. Слишком напоминает недоброй памяти казармы в Халоге.

– С добрым утречком, – насмешливо приветствовали его из соседней клетки. Там расположился – именно расположился, словно у себя дома – молодой парень с несомненными туранскими чертами лица. – Как спалось?

– Что-то слабо верится, будто это создание способно разговаривать, – высказались напротив. Говоривший отодвинулся к самой стене, и потому Конан видел только очертания съежившейся фигуры. – Эй, лохматый! Подай голос или язык проглотил? Ты откуда такой взялся?

Вопрос «Откуда ты?», как усвоил Конан, подразумевал не выяснение происхождения собеседника, а требование назвать место жительства в городе, тем самым определив свою принадлежность к той или иной шайке.

– Я из Нарикано, – откашлявшись, проговорил он. – Меня… Мои друзья зовут меня Малышом.

Житель каморки напротив мелко захихикал. Справа тоже понимающе хмыкнули и представились:

– Мейгелен из Сахиля. Отребье с другой стороны ряда, ошибочно полагающее себя человеком, кличут Силли. Не обращай на него внимания, он безнадежный пьяница и вдобавок слегка тронутый остатками ума.

– Врешь, – оскорбился невидимый Силли. Мейгелен просунул руку через решетку и показал ему неприличный жест, означавший «Заткнись».

– Ладно, значит ты Малыш, – продолжил туранец, с любопытством разглядывая собрата по несчастью. – Судя по тому, что притащившие тебя вчера стражники были оч-чень недовольны, а кое-кто из них изъявлял желание – повторяю дословно – «Прикончить этого чокнутого варвара», ты им чем-то изрядно досадил. Хотелось бы знать, чем именно?

– Тебя за что посадили? – ответил вопросом на вопрос Конан.

– Ни за что, разумеется! – беспечно рассмеялся Мейгелен. – Спроси у любого – здесь никто не в чем не виноват, верно? Разве что Силли – в неоднократном нарушении общественного спокойствия своим непотребным видом. Впрочем, ему давно пора переехать сюда на постоянное жительство – его тут каждая крыса знает.

– Мы с приятелем хотели стянуть у одной расфуфыренной дамочки побрякушку, – вполголоса сказал Конан. – Тут некстати приперлись городские стражники и вышла заварушка. Приятель удрал, а я не сумел.

– Знакомая история, – кивнул сосед. – Скорбное повествование о моей судьбе прозвучит весьма схоже. Неудачников просто тянет в Мышеловку. Тебя сразу отправили сюда или сначала допросили?

– Не помню, – честно сказал Конан. – Кажется, нет. А как отсюда выбраться?

– Жди суда, – Мейгелен зевнул и улегся на спину. – Либо положись на честность приятелей. Авось, выкупят. Лично у меня на шее болтается законно повешенная необходимость проторчать в этом зверинце ровно пятнадцать дней и выплатить городской казне около полусотни золотых. Такова цена крохотного надувательства, учиненного вашим покорным слугой со товарищи. Десять дней уже миновали, долг заплатили мои дружки. Правда, суда пришлось дожидаться почти луну: нас много, а судей – не слишком.

Из дальнего конца прохода донеслись раздраженные оклики тюремщиков, звяканье оловянных мисок и недовольное бормотание заключенных.

– Ужин, – оповестил Силли, подползая к решетке. Он оказался местным уроженцем неопределенного возраста, замызганным и каким-то пришибленным, похожим на уличную дворняжку.

«Ужин – значит, вечер, – сообразил Конан. – Мы отправились в город вроде бы до наступления полудня. Ши наверняка благополучно добрался до трактира, но сейчас у них полно хлопот и без меня. Не станем отчаиваться, подождем до завтрашнего утра – что-нибудь да выяснится».

Кормили в Алронге такой баландой, что при одном взгляде на нее воротило. Конан, которого до сих пор слегка мутило, отдал свою порцию ничуть не возражавшему Мейгелену.

После кормежки стражники прошли мимо клеток, собирая миски и проверяя, как поживают доверенные им узники, не развлекается ли кто попытками распилить решетку или задушить соседа.

Лампы погасили, оставив всего парочку, отчего помещение стало в точности смахивать на подземелье, хотя Мейгелен утверждал, что их содержат на первом этаже Колодца.

Тюремщики уселись за колченогий стол, поставленный в закутке около дверей, откуда-то появились запрещенные вещи – корзина с кувшинами и кости.

Стражники затеяли игру, прислушиваясь, не идет ли с проверкой начальство. В клетках шушукались, сплетничали, строили планы, переругивались, тайком жгли крохотные свечи и тоже метали сохраненные от обыска костяные кубики.

Бесконечно долгая ночь тянулась и тянулась, выматывая душу и сводя с ума.

Попытка Конана задремать окончилась печально – ему приснилось, что каменные плиты сверху начали медленно опускаться, грозя расплющить его в тонкую лепешку. Кроме того, он начал испытывать необъяснимое беспокойство, и вскоре понял его причину. Его изводило пребывание в маленькой, тесной и душной клетке, где он не мог встать или лечь в полный рост, непременно упираясь головой либо в потолок, либо в стены.

Захотелось пить, но для этого требовалось окликнуть и попросить тюремщика, чего Конан делать не собирался. Опуститься до просьб, с его точки зрения, означало проявить слабость.