Симона Вилар - Ведьма и князь

А потом Мокей убил лихо одноглазое. Волхвы тогда новый урок ученикам преподнести собирались. Привели их к селению, подле которого завелось это лихо, коз угоняло в леса, баб, стирающих у речки, пугало. Еще бы его не испугаться – такое рыжее, лохматое, коленки назад вывернуты, бегает неслышно на когтистых лапах. А из-под рыжих косм пялится единственный круглый глаз. Волхвы говорили, что лихо – это дитя человека и нежити, родилось оно в избе курной, но родичи поспешили избавиться от него. Хотя и редко, но подобное случалось, и обычно таких детенышей воспитывал леший, и они жили в чащах, хоронясь от людей. Но если уж присоседится у какого селения, то начинает проказничать да пакости всякие творить. Волхвы говорили, что сил у него не так и много, можно подчинить легким заклятием и в лес отправить. Вот и собрали учеников, выстроили, велев изгнать чудище. Ну, а ученики, как выскочил на них из кустов такой красавец, вмиг все заклятия забыли и кинулись кто куда. Только Мокей не растерялся, схватил заготовленный тайком от волхвов осиновый кол, на конце заостренный (знал ведь, как с нечистой силой-то можно расправиться), и с криком наскочил на лихо. Ударил прямо в рыжую шерсть на вздутом животе, стал давить, наблюдая, как извивается под колом чудище, как размахивает длинными лапами, как рык его из открытой пасти выходит, торчат наружу мелкие желтые зубы, растущие вкривь и вкось...

Мокей вскрикнул и проснулся. Но, казалось, наваждение не кончается. Хрипит рядом кто-то, зубы кривые почти у самого лица торчат. Едва не закричал, но вовремя спохватился. Не лихо перед ним, а жена Простя. Спит себе, закинув руки за голову, похрапывает, открыв во сне рот с мелкими кривыми зубами.

Мокея даже подбросило. Вот тебе, дожился. Получил себе под бок свое лихо. Пусть и не одноглазое, но лихо. И все считают, что Мокей еще радоваться должен, раз его почтили родством со старостой Стогнаном. Слово старосты тут закон. И Мокей с матерью должны благодарить его за оказанную честь, памятуя, как в роду им помогали. Хотя какое там помогали! Просто терпели подле себя.

Мокей отодвинулся от жены, ругнулся тихонечко. Вновь мысли всякие в голову полезли.

После случившегося с лихом одноглазым волхвы изгнали его. Сказали, что Мокею лучше среди смертных будет с их людскими способами схлестываться с нежитью. Мокею горько стало, но все же решился выкрикнуть в лицо волхвам, что де они только тех, кто придурковат и слаб, к себе берут, а настоящего молодца разглядеть не смогли. Но его не слушали, велели собираться. Так Мокей вновь оказался в Сладком Источнике. Мать его тогда бедствовала, голодать приходилось, хотя и надрывалась на работе, состарилась до срока. Жила в покосившейся полуземлянке, но все равно твердила, что лучше оставаться тут, чем идти неведомо куда, от могилки мужа ее, от родовичей, к которым привыкла и считала своими, несмотря на их пренебрежительное отношение. А Мокей тогда уже решил, что не станет перед ними унижаться за лишний кусок мяса, и сам стал на охоту ходить, сам силки ставил. И ловко тогда у него все выходило, научили кое-чему ведуны: лес слушать, звериные тропы выискивать, в засаде подолгу сидеть терпеливо, без движения. Ну, а потом, проблуждав однажды в лесу, набрел неожиданно Мокей на большак. И увидел, что жизнь там совсем иная. Оживленная, веселая, вокруг торгуют, делят барыши, каждый сам себе хозяин без оглядки на род. И решил тогда Мокей, что тоже таким же станет. Сумеет сам подняться, как родовичам в их глуши и не снилось.

Что ж, сказано – сделано. Только ни к чему хорошему это не привело. Вон Простю под бок уложили – честь оказали. А Простя… Мокею стало уже совсем невмоготу слушать ее похрапывание. Встал, подошел к бадье с водой, хотел испить, но только смотрел на свое отражение. Эх, какого парня с дурнушкой оженили! Сам он себе нравился. Лицо Мокей стал брить с тех пор, как заметил на торгу, что и варяги пришлые часто подбородки и щеки бреют. Черты лица у него были крупные и красивые, нос ровный, на подбородке ямочка. Волосы темно-русые, густые и прямые, растрепаны после сна, но проведи рукой – и лягут гладко. Глаза под тонкими бровями посажены глубоко, но светлые, ясные. Да и тело сильное, мускулистое, плечи широкие, грудь в пластинах мышц. Нет, пусть его и оженили, но еще найдется немало баб и девиц, кто украдкой захотят приголубить пригожего Мокея. И думать о таком было приятно. Тут Простя сзади заворочалась, залопотала что-то во сне, и Мокей, чтобы не ложиться к ней под бок, поспешил к выходу как был, в одних широких холщовых штанах, босой, только у двери снял с крюка козью накидку, накинул на плечи.

Рассвет на исходе вересня уже холодный. Седой туман клубится среди деревьев, роса холодит ступни. Серо-коричневые гигантские стволы замерли, как строй воинов; их подножия утопали в седом мху, с коры свисали бурые лишайники: вокруг них не было никакого подлеска – местные козы объели поросль, вытоптали все.

Осень позолотила верхушки деревьев, в воздухе уже не было пронзительного аромата зелени, зато чувствовался влажный и пряный грибной дух. Вон их, сколько высыпало в этом году! В грибной год соли требуется много, и Мокею было велено привезти соли как можно больше. Сам Стогнан хвалил его, говорил, что благодаря зятю род не останется нынче без солений.

Но даже о похвале от Стогнана сейчас думать не хотелось. Тьфу на него!

Да и зачем думать о неприятном, когда вокруг такой лад, так легко и приятно на душе становится. Мокей вышел к реке, зашагал по прохладному и мягкому, пружинившему под ногами берегу, перелезал через мшистые коряги. Ноги стыли, но он знал, куда идет: туда, где образовалось небольшое озерце с особенно теплой водой. Туда стекала вода самого сладкого источника, там всегда было тепло и над водой клубился пар, особенно в холодную пору.

Вокруг было тихо, никакого движения. Все кругом молчало, окутанное пеленой. Звуки затухали в матовой гуще тумана, только непуганые лебеди били крыльями по воде в заводи, нарушая тихую идиллию этого волшебного утра. Мокей даже пожалел, что не взял с собой лука или пращи, объяснил бы тогда, по крайней мере, куда его понесло спозаранку из постели от молодой жены. Хотя... Убить лебедя, птицу богини Лады, да еще в утро после брачной ночи... Не поймут люди. Осудят.

Мокей еще издали увидел скопление белого пара над теплым озерцом. Шагнул дальше и вдруг замер, за ствол большого бука скользнул, притаился.

В воде неглубокой заводи озера, слабо блестевшей под туманными испарениями, стояла нагая девица. Подняв руки, она укладывала на затылке темные волосы, которые вились завитками по ее высокой шее и непослушными прядями падали на плечи. Потом девица присела в воду и стала плескаться как дитя. Ее грудь, высокая и округлая, словно вылепленная руками искусного гончара, показалась Мокею невыразимо пленительной. Как и все ее тело – белое, гладкое, без малейшего изъяна, с плавными соблазнительными изгибами. Оно словно светилось слабым розоватым светом. Нижняя часть тела незнакомки была под водой, и Мокей невольно подумал: не русалка ли чаровница явилась ему в это тихое утро, чтобы показать свою совершенную красоту? Но нет, у русалок не может быть такого решительного лица, таких стрелами расходящихся характерных бровей, таких твердо очерченных скул Вот глаза такие, большие и темные, с мохнатыми ресницами, могут быть, и губы такие яркие и пухлые – тоже. И зубы... Красавица рассмеялась чему-то, блеснув ровными рядами белых зубов, словно жемчуг скатный... Не то, что у его жены. Прости, лиха лесного...