Симона Вилар - Ведьма и князь

Малфрида медленно повернула к нему лицо. Не верилось, что некогда почитала его как мудрого наставника. Перед ней стоял враг и мучитель. И она выдохнула зло, не сводя с него темных, полных ненависти глаз.

– Змея ты подколодная, Маланич.

То, что произошло потом, было столь неожиданно, что очередной пристраивавшийся к распростертой жертве насильник утратил свой пыл. Глядел только... Все они глядели. Даже тихо стало. Ведь такого им видеть еще не приходилось.

Величественный волхв в светлом одеянии и золоченом обруче на длинных волосах вдруг стал извиваться, вертеться, дергаться, а потом сузился и уменьшился прямо на глазах у всех. В следующий миг темная гадюка заметалась по снегу, юркнула под коряги, лишь след еле заметный на снегу остался.

Все застыли, только потрескивали факелы в холодном сероватом сумраке. Потом все враз загомонили, закричали, бросились врассыпную. Насильник карабкался прочь от Малфриды, чуть не плача, не успев как следует натянуть штаны. Зато волхвы так и кинулись к завалу бревен, куда уползла гадюка, стали звать своего старшего, бросать какие-то порошки, говорить заговоры. Потом махнули рукой.

Малфрида чуть приподнялась, пытаясь натянуть на голое тело смятый подол. Невольно взглянула на капкан и свою окровавленную руку. Как вышло, что после всего, что с ней сделали, она сумела совершить такое колдовство, как обращение волхва? Ведь ощущала – сил по-прежнему нет. Теперь долго сила не вернется к ней. Теперь она простая баба. Подстилка для похотливых мужиков, изнасилованная и беспомощная. И ей вдруг стало все безразлично. Опрокинулась на снег, закрыла глаза. Хотелось умереть.

Один из волхвов стал скликать испуганных людей.

– Это не ведьмино умение. Тут иное заклятие. Ну, чего стоите? Наш собрат и впрямь теперь проспит под колодами до тепла, а нам дело закончить надо.

«Сейчас опять начнут осину искать, – вяло подумала Малфрида. – Пробьют меня. Убьют».

Думала с безразличием, но все же невольно вслушивалась, как собравшиеся люди спрашивали, не ведьма ли вновь силу обрела, а волхвы объясняли им: после того как чародейка под мужиком побывает, колдовские способности к ней не скоро вернутся. А значит, с ведьмой все же можно разделаться.

Но тут неожиданно и твердо прозвучал молодой женский голос:

– Нет, не тронем ее! Если она уже не страшна, то нам лучше не убивать ее сейчас.

Малфрида приоткрыла глаза, посмотрела на стоявшую над ямой Простю. В голосе дочери прежнего старосты сейчас прозвучала твердая воля. Она глядела сверху вниз на поверженную соперницу холодно и без жалости, но продолжала утверждать свое:

– Убить Малфриду мы всегда успеем. Но ее надо казнить, и казнить прилюдно. Причем не в наших лесах. Мы с выплатой дани никак не управимся, так не лучше ли вместо дани передать древлянскому князю чародейку, которая наслала мор на скот во всей округе? Теперь здесь многие не смогут выплатить дань полюдникам да прокормить их на постое. А князь Мал всегда богато одаривал тех, кто доставлял ему темных чародеев. Вот и пусть отменит нам выплату дани. Мы ему ведьму для прилюдного зрелища казни, а он нам – освобождение от подати.

Дочь старосты знала, что говорила. И хотя волхвам подобный расклад не понравился, однако многие родовичи нашли это вполне разумным. Год-то у них был непростой: и недород, и зверя мало, и коровы-кормилицы пали, а тут еще дань плати. Уж куда лучше откупиться колдуньей.

– Отвезем ее в Искоростень! – загалдели люди. – Отвезем, и все тут.

Мокей спустился в яму и освободил руку плененной чародейки из капкана.

– Я сам отвезу тебя! – молвил с улыбочкой.

И даже не оглянулся на недовольно нахмурившуюся жену, когда вытаскивал бессильное тело ведьмы наверх. Только махнул волхвам, чтобы посторонились.

Древлянский град Гольско, хоть и был невелик, однако имел внушающий вид. Построенный на высоком рукотворном холме над речкой Случь, он был ощетинен кольями, опоясан рвами, окружен ловушками. Частокол из мощных заостренных бревен окружал его со всех сторон, строений за ним не видно, кроме дозорной вышки на столбах, а как въехали полюдники во главе со Свенельдом, то увидели, что внутри частокол гораздо ниже – до половины вкопан в земляную насыпь, да и постройки все ушли в землю, лишь холмики заснеженных крыш то там то тут выступают, вьется из-под стрех дымок от очагов. Кажется, что вообще тут пусто, однако и амбары, и хлева, и колодцы – все здесь, в земле. Пусти кто зажженную стрелу, вроде и возгореться нечему будет. Только большие навозные кучи недавно выгребены, еще исходят паром, а взъерошенные на холоде воробьи порхают над ними, когда голодные пичуги ищут пропитание.

– Строились, как кроты, – отметил Свенельд, оглядывая Гольско. – Однако одобряю. Хорошо укрепились.

– Гольско ведь на спорных землях, – пояснил сопровождавший его Малкиня. – Не один набег выдержал. И люди тут всегда настороже, всегда готовы и отбить набег, и самим напасть. Волыняне-то близко. Да и Дикий Лес недалеко. А никто не ведает, чего ожидать оттуда.

– Но уж вы-то, волхвы, о Диком Лесе должны уметь ворожить, – с усмешкой отметил посадник.

Малкиня промолчал. За время их совместной поездки он стал лучше понимать киевского варяга. И, как ни странно, проникся уважением к нему. Нет, он не стал лучше относиться к Свенельду, его неприязнь не уменьшилась, однако неожиданно Малкиня понял, отчего и Мал, и другие бояре и старейшины древлянские предпочитают этого посадника прочим, по-своему угождают ему да заботятся о том, чтобы именно этот варяг стоял во главе полюдников. Дело в том, что со Свенельдом можно договориться, кроме того, Свенельд знал меру во всем. Правда, он падок на подарки и подношения, но никогда не был алчным, мог вообще пойти навстречу, пропустить селище, не взять дани, если видел, что люди пострадали, если замечал неприкрытую нищету. Да и обаяние варяга играло не последнюю роль – вот уж чего у посадника не отнять. Малкиня не раз наблюдал, как степенные родовые старейшины вдруг начинали приветливо улыбаться, завидев Свенельда, сами выходили ему навстречу, приветствовали, угощали, а древлянские бывалые мужи и вовсе не прочь были посидеть с варягом за чаркой стоялого меда, вспомнить былые встречи, совместные пирушки, охоту, забавы молодецкие. Но Свенельд не только обаянием брал. С теми, кто продолжал артачиться да выражать недовольство, он, хоть и держался невозмутимо, но, уезжая, наказывал своим воеводам прижать строптивых, не жалеть. Вот и выходило, что свое он всегда получал, но молва все равно шла о нем как о рачительном и добром господине, а вот люди его, дескать, могут и произвол учинить. Потому и предпочитали иметь дело с самим посадником, угодить ему стремились, чтобы другие не донимали шибко.