Николай Романецкий - Утонувший в кладезе

Между тем, задачи, стоящие перед доблестными словенскими ратями оказались выполненными. Наступление победоносно завершилось. А с ним окончилась и война. Противники засели за стол переговоров — торговать своими и чужими интересами.

Героя-победителя Любима Ергу наградили орденом Ратибора Елецкого с золотым бантом, опосля чего он был переведен для дальнейшего несения службы в столицу. И поспел как раз ко времени зревшей среди новогородских ратников крамолы.

Изначально крамола родилась промеж вонючих тыловых крыс. Чуть позже к ней присоединился кое-кто из великородных, весьма недовольных усилившимся за время войны влиянием, оказываемым на Великого князя со стороны Кудесника. В конце концов не устояла и часть недавних доблестных победителей — аппетит, как водится, пришел во время трапезы. По столичным кабинетам и гостиным палатам поползли глухие слухи о том, что роль волшебников в Чухонской войне всячески превозносится, а роль кадровых ратников — наоборот! — замалчивается; что помощь ратникам от членов Дружины была вовсе не настолько важна для исхода боевых действий, как утверждают летописцы; что успехи наших колдунов объясняются вовсе не чрезвычайной их силой, а исключительной слабостью варяжских альфаров. Объявись сильный маг — наши дружиннички в штаны наложат. И вообще — Перун могутнее Семаргла во веки веков!..

Что ж, так оно и было, покуда крамола жила на уровне пустопорожних разговоров. Но едва токмо воры-крамольники перешли к планированию конкретных действий, тут же выяснилось, что — не ведаем-не ведаем, как там меряются силушкой у себя на небесах Перун с Семарглом, но на землематушке слуги Семаргла-батюшки будут помогутнее служителей громилы Перуна. Ко всему прочему, родное словенское министерство безопасности оказалось напрочь не заинтересованным в одностороннем усилении Рати…

Виноватые головы, правда, не полетели — замышляемая крамола еще не успела перейти на ту стадию, когда появляются кровавые жертвы, — полетело общественное положение… Среди уволенных в окончательную отставку оказался и полковник Любим Ерга. Как герою Чухонской войны, благодарное отечество назначило ему изрядную пенсию, но дело жизни стало для Любима отныне недоступным — и это в тридцать с лишком!..

Ненависть, родившаяся в душе Любима, по размерам полностью соответствовала его пенсии. Отныне и вовеки веков волшебники стали главными врагами отставного воеводы, и возможно, он отправился бы к Марене быстро и безболезненно — с плахи на лобном месте, из-под палаческого топора.

Но тут подоспел розыск, возобновленный опосля войны Неделей Кладом. Вестимо, Любим плевать хотел с горы и на самого Клада, и на его похотливую дуру-дочь, однако известие о том, что у него, Любима, есть, оказывается, сын…

Словом, отважный полковник склонил буйную головушку перед злокозненными происками Мокоши и не мудрствуя лукаво, подобру-поздорову отправился в Великий Устьюг. Тут же сыграли свадебку — вопреки желаниям Недели Клада скромную, словно уродица, и тихую, аки белая ночь. Тем не менее обрадованный свершившимся-таки счастьем дочери Неделя готов был тут же уступить зятю часть своего дела. Одно лихо — не чувствовал Любим никакой тяги к купеческим занятиям. И тогда на бойницу папашиных дебетов-кредитов бросилась молодая Любимова жена.

Вскоре выяснилось, что Злата хоть и похотлива, но вовсе не дура. Она решила и в лавке дело наладить, и в семье поставить все таким образом, чтобы рана, нанесенная душе мужа благодарным отечеством, навсегда осталась в прошлом. С первой задачей она справилась довольно споро — еще до рождения дочери, — со второй же провозилась несравненно дольше, однако через несколько лет осилила и ее.

Так думала ослепленная счастьем Злата.

Любим не стал раскрывать ей глаза. Да, ненависть отставного полковника под любовным натиском жены в конце концов пригасла, погрузилась в самые глубины души, но тем не менее тлела там, аки подземный пожар на торфянике…

Когда Порея познакомили с дядькой, коего он должен был называть папой, мальчишке стукнуло три.

Сначала папа ему не понравился. Он оказался совсем не таким, каким его представлял себе Порей. Мальчик думал, что папа похож на деда Неделю. Что у него будет большая рыжая борода и круглая плешь на макушке. Но ни рыжей бородой, ни плешью у папы и не пахло — зато имелись длинные смоляные усы, колючие, как солома в сарае, где жили дедовы лошадки. Еще у папы был громкий голос, большие черные ногавицы и странная металлическая штука. Штуку бы эту Порей потрогал, но папа, едва приехав, тут же запер ее в сундучке, который привез с войны.

Не нравился папа мальчишке полдня. Ибо Пореевой мамочке он понравился сразу.

И жизнь самым чудесным образом изменилась. Еще седмицу назад Порея не выпускали на улицу — «Охтеньки, вдруг малыш ноженьку переломит!» — а теперь он уже вовсю играл с соседскими детьми, безудержно хвастаясь, какой взрачный папа вернулся к нему с войны. Настоящий герой, пацаны!..

Вскоре мальчик проведал, что громкий папин голос называется «воеводским», большие черные ногавицы — «ратницкими сапогами», а странная металлическая штука, запертая в сундуке, — «наградным пистолетом».

— Запоминайте, голубчик, с первого раза! — сказал папа строго. — Боле вам повторять не стану! У будущего воеводы, елочки-сосеночки, должна быть справная память.

А потом Порей обнаружил, что и папе он тоже начал нравиться. Правда, это было уже ближе к осени, когда «голубчик» вдруг неожиданно превратился в «сынища» да в «сыночку».

Через год папа начал брать Порея с собою в лес за грибами и на Сухону, где любил посидеть с удочкой, покуривая длинную невкусно пахнущую трубку и время от времени вытаскивая из воды то окуня, то подлещика.

— Видите, Пореюшко, как лихо мы с вами рыбку дергаем! — говаривал он в такие минуты. — И все колдуны подлунной нам в этом деле не помога! Сами с усами!.. А буде и без усов — так все равно сами! Вот так-то, елочки-сосеночки!..

Потом папа собственноручно взялся за образование сына. Школа школой, а мой сын должен уметь стрелять и быть выносливым. Так что — бегать и стрелять, стрелять и подтягиваться, подтягиваться и бегать. Меженем — по лесным тропинкам, зимой — по лыжне… А вашей маме ведать об этих занятиях совсем не обязательно. Пусть у нас с вами будет тайна, одна на двоих. Ибо одна на троих — это уже не тайна!..

И когда Порей научился сбивать с тридцати шагов шишки на соснах, папа смеялся:

— Терпенье и труд все перетрут! Тяжело в ученье — легко в бою! Теперь, Пореюшко, вы и безо всякой колдовской помощи справитесь с супротивником!..

Папа вспоминал колдунов часто. И присно недобрым словом. Говорил, что они нахлебники, усевшиеся добрым людям на холку, что без них подлунная стала бы краше, чище и правдивей.