Эдвард Дансейни - Благословение пана

В те мгновения, когда оратор поднимается, чтобы произнести речь, а охотник смотрит в прицел и встречает взгляд желтых глаз, все страхи и сомнения должны остаться позади, чтобы искусство мастера явило себя мощно и свободно. Оратор и охотник преображаются под влиянием минуты, вот и одутловатое лицо Томми стало как будто другим. Он словно что-то понял о своей безмерной власти и поверил в нее, как поверим и мы, если нечто похожее завладеет нами. Вера в свои силы и свою непобедимость преобразила лицо Томми, на нем появилась рассеянная улыбка, из-за которой черты лица стали как будто строже и бессмысленный взгляд обрел грозное выражение. Именно таким его в последнее время видела Лайли; таким он был, когда дул в свою необыкновенную свирель, таким, стоя на склоне Волда, он смотрел в темноте на что-то такое, что было недоступно ее взору, словно Томас Даффин единственно с Судьбой делил неведомую никому другому тайну.

До удивления непохожим был юноша, которого она видела на склоне горы, на того Томми Даффина, который жил в деревне; и как раз во время их свидания эта непохожесть явила себя воочию, так что в возбужденном и печальном лице, которое было совсем близко к ее лицу, едва ли кто-нибудь узнал, даже при лучшем освещении, скучное красное лицо сына мистера и миссис Даффин.

Понемногу слепая вера Томми в его необыкновенную власть передалась и Лайли, и оба положились на силы, о которых не имели ни малейшего представления, так же как не имели представления о том, откуда эти силы явились, чтобы завладеть одним из них.

Какие бы сомнения ни мучили Анрела, он твердо решил действовать. Отношение епископа к своему письму викарий расценивал примерно так же, как охотник расценил бы появление каменной скалы, вставшей на его пути в тропических джунглях: он и хотел бы залезть на нее, да не может, так что пытается обойти ее слева и возвращается, потом идет направо, но сколько бы он ни раздумывал над очередным тупиком, ему ни на мгновение не приходит в голову сдаться, и он продолжает искать, пока наконец старое русло реки или разлом, оставшийся после землетрясения, не открывают ему дорогу, и он достигает то, к чему его толкало воображение, воспламенявшее кровь. В точности так же, как ноги охотника ищут все новые тропы, мысли Анрела перелетали от факта к факту и безустанно стремились к чистому свету здравого смысла, который, как полагал Анрел, скрывала завеса тайны. Викарию было очевидно, что муж и жена Даффины даже не подозревали об угрозе, нависшей над ними и над их сыном, но все же он рассчитывал отыскать нечто важное в их воспоминаниях среди накопившегося за многие годы хлама. Итак, наутро после неожиданного возвращения из Сничестера викарий в третий раз покинул свой дом ради встречи с Даффинами. Не имея предлога для столь скорого визита, он решил прогуляться по тропинке на краю лучшего луга Даффина, собираясь идти очень медленно, чтобы не разминуться с фермером, который накануне сенокоса не мог не наведаться на луг. Так и случилось; вскоре он заметил фермера, который с тревогой оглядывал свои владения.

– Отличная трава, – окликнул его викарий.

– Да, сэр, – сказал Даффин, направляясь к тропинке. – На этой неделе будет гроза, и вся трава поляжет.

– Но ведь стоит чудесная погода, – возразил викарий. – Чудесная.

– Такая жара без грозы не обходится, сэр.

Даффин не был ворчуном, но трава в самом деле выросла отличная, такой еще не было на его веку, и предстоящее благополучие наводило его на тревожные раздумья. Конечно, Анрелу ничего не стоило развеять дурное настроение фермера, ведь ему частенько приходилось это делать во все годы своей жизни в Волдинге, однако и его оптимизм с недавних пор подвергался тяжелым испытаниям, так что, подчинившись порыву, он сделал то, чего никогда не делал, то есть сразу заговорил об интересующем его деле.

– Даффин, я насчет вашего сына.

– Да, сэр, в последнее время с ним много забот.

– Это не совсем его вина, – сказал викарий. – Нам ведь неведомо, что повлияло на него. Не стоит слишком на него наседать, а?

– Мне ни о чем таком не известно, сэр.

– А в прошлом? – спросил викарий. – Знаете, все начинается в прошлом. Иной раз мы даже не представляем, как все начинается. А прошлое бывает очень сильным. Человек страдает, не зная, что его страдания были ему предопределены. Разве все учтешь?

– Ничего такого не знаю, – только и ответил Даффин.

– Вы, наверняка, помните, приходил ли преподобный Артур Дэвидсон в ваш дом.

– Он-то, сэр? Нет, никогда.

– Вы часто с ним виделись?

– Только в церкви, сэр, – сказал озадаченный Даффин.

– Только в церкви, – повторил викарий. – Вы уверены?

– А как же иначе, сэр? А с Томми-то что он сделал?

– Вы абсолютно уверены – вам ведь известно, что о нем говорят, – вы абсолютно уверены, что он никогда ни при каких обстоятельствах не накладывал проклятие на вас или на ваш дом? Ничего не можете припомнить?

– Проклятие, сэр? – переспросил Даффин. – Проклятие? А зачем бы ему проклинать меня?

– Вам же известно, какие о нем ходят слухи, – ответил викарий. – Вы знали его. Вот и думайте.

– А что о нем говорят? – спросил Даффин.

– Что он не мог не делать кое-какие вещи.

– Ну да, сэр, как же. Я тоже слыхал. Но он же никогда такого не делал, правда, сэр?

– Похоже, он не был тем, за кого себя выдавал, – сказал викарий.

– Но как же он мог, сэр? Не мог же он проклясть Томми, а, сэр?

– Как знать.

– Вот оно что. А мы ведь даже слыхом о таком не слыхивали.

– Значит, вы уверены в том, что у него не было случая проклясть кого-то из вашей семьи?

– Разве что вместе с дюжиной других людей, ведь мы только и видели его, что в церкви. Я слышал, как он несколько раз делал оглашение перед венчанием. А вскоре совсем уехал.

– Значит, он венчал вас? – спросил викарий.

– Конечно же, он венчал, сэр. Никогда не забуду, как это было.

– Красивая служба, – вздохнул викарий.

– Да нет, сэр, я не о службе. Я о том, как он в конце говорил с нами на праязыке.

– На праязыке? – не понял викарий.

– Так тогда говорили, сэр. В конце службы он вдруг возвысил голос и произнес красивые слова. Вы бы слышали их, сэр!

– Какие слова?

– Вот уж не знаю, сэр. Они были не на нашем языке. Но вы, верно, слышали их, сэр, наверняка, слышали. У него звенел голос, когда он обращался к моей жене и ко мне, и те слова он произносил так, словно они были на его родном языке, словно они нравились ему самому. Нас задело за живое тогда, правда. Задело.

– Но все-таки как они звучали?

– Лучше спросите мою жену, – ответил Даффин. – Она-то запомнила. И часто напевает их. Так просто их трудно произнести, надо петь. В первый год она часто их пела. Сидит вечером и напевает, а ведь ни слова не знает на этом самом праязыке, сама не знает, что поет. Я тогда очень любил слушать, как она поет. Очень любил. Но ей было далеко до преподобного Дэвидсона. Вот уж у кого голос, так голос.