Вера Камша - Красное на красном

Их никто не слышал, обломок скалы, у которой Ричард усадил пленного, был довольно далеко от продолжавших разговор людей, одинаково враждебных и Дику, и Роберу.

— Робер, — выпалил юноша, — соберитесь. Нужно бежать, другого шанса не будет.

— Этого тоже не будет, — Эпинэ покачал головой, — я далеко не уйду.

— Вы не поняли, я с вами!

— Нет!

— Эр Эпинэ, я…

— Дикон, — Иноходец изобразил что-то, похожее на улыбку, — мы не уйдем дальше той горки.

— Лучше умереть, сражаясь…

— Золотые слова, но у тебя есть мать и сестры. И вообще лучше быть живым и хоть на какой-то свободе, чем мертвым.

— Но…

— Заткнись! Я не позволю сыну Эгмонта умереть из-за моей глупости. И не стану изображать из себя труса. Эпинэ не бегают и не ползают в ногах у всякой дряни. Прикончат меня на месте — хорошо. Нет, ты мне поможешь, только не сегодня. Подкинешь нож, но не свой, а попроще, и пусть думают, как я его добыл.

— Робер!

— Цыц, Дикон! К нам идут. Спасибо тебе, но не судьба.

Не судьба… Оскар Феншо тоже сказал, что не судьба.

— Он может идти? — Могучий бакран с сомнением посмотрел на привалившегося к камню Эпинэ.

— Да, — твердо ответил тот. Горец предложил Иноходцу руку, но Робер в ответ покачал головой и поднялся, хоть и с трудом, но без посторонней помощи. Неужели его сейчас убьют?! Нет, вряд ли. Повезут в Олларию, а по дороге может случиться всякое. Робер придет в себя, они выберутся из гор, а от Рассанны до Гайифы рукой подать. Что бы ни говорил Эпинэ, они убегут вдвоем, и будь, что будет.

Дик сунул кинжал в ножны и пошел рядом с Робером, всем своим видом показывая, что тот, кто поднимет руку на пленника, будет иметь дело с ним.

— Ты виновен в преступлениях против Талига? — Голос старого бакрана был тверд и холоден, как голос его распрекрасных гор, если бы те вдруг заговорили. — Подумай и ответь.

Он думал. Он думал с той самой минуты, как узнал, что Адгемар за гоганское золото подрядился разорить Варасту. В глазах Олларов это, без сомнения, было преступлением, но это делалось ради возрождения Талигойи. Оллары и Сильвестр губят страну, а что делают они? Смогли бы Альдо и Штанцлер остановить стронутый ими же обвал, или он накрыл бы и правых и виноватых, и новое и старое?

— Ты виновен? — возвысил голос старик.

Сказать правду про Белого Лиса, про кровавого Лиса? Чтобы Ворон и его бакраны утопили еще сотню тысяч человек. Нет, пусть живут! Но как Мильжа дал себя убить, или… Или казар заставил его поверить, что он спасает свой народ и… своего друга?!

— Ты виновен?

Надо отвечать.

— Я делал то, что должен, и я ни в чем не раскаиваюсь, но лишь Создатель знает, было это Добром или Злом.

— Хороший ответ. — Козопас наконец-то отвернулся и теперь уставился на Рокэ. — Я сужу этого человека на земле Бакры и по закону Бакры, так пусть великий Бакра решит его судьбу. Наш закон прост. Кровь убитых обвиняет, а Бакра судит. Обвиненному на голову кладут плод абехо, обвинитель должен его сбить. Он может быть лучшим стрелком и не желать убийства, но Бакра направит его руку, и он убьет. Он может впервые взять в руки лук, но Бакра направит его руку, и он собьет плод. Если плод абехо будет сбит, обвиненный оправдан, если он умрет, он виновен, если выстрел пропадет, испытание повторится. И так каждый день, пока Бакра не примет решение. Сын Ветров, ты — кровь Талига, и ты — обвинитель.

— Я понял, — усмехнулся Рокэ. — но я не стреляю из лука. Согласится ли Бакра на пистолет?

— Смерть может принять любое обличье.

— Отлично, — Рокэ вынул оружие, — Робер, молитесь Создателю, чтоб Бакра рассудил по справедливости и покарал истинного виновника бед Талига и прочих бед, настоящих и будущих.

«Леворукий и все твари его, — с тоской подумал Робер, следуя за отмеряющим шаги молчаливым бакраном, — он же пьян. Вот уж воистину суд божий, будь Ворон трезв, он бы его пристрелил без всякой жалости, а сейчас… В голову Алва не промажет, сколько бы он ни выпил, а в эту дурацкую ягоду — запросто, даже если спьяну вздумает пощадить».

— Ричард, — герцог повернулся к своему оруженосцу, — вы бы тоже помолились, и даже дважды — по-оллариански и эсператистски. Вы — создание неиспорченное и местами даже блаженное. Авось вас услышат.

Пресловутый плод сорвали с росшего тут же кривоватого деревца. Такими деревцами у горы Бакра заросли все расщелины, но в других местах Эпинэ не приметил ничего похожего. Сам абехо Иноходец разглядеть не успел — что-то красное и круглое, побольше вишни и поменьше яблока. Попасть трудно, но чем Леворукий не шутит. Алва картинно взглянул на небеса, медленно поднял руку с пистолетом, прицелился, затем пьяно засмеялся и сделал пару шагов в сторону.

— Если это суд Бакры, пусть он видит все подробности!

Видит? Ах да, Бакра смотрит на мир с горы, которой дал свое имя. Алва снова поднял пистолет. Выстрелит эта тварь когда-нибудь или нет?!

— Да свершится чья-нибудь воля, — возгласил Ворон, небрежно перебрасывая пистолет в левую руку. Грянул выстрел, над головой Робера что-то взвизгнуло, раздался дикий крик. Иноходец, продираясь сквозь окутавший его звенящий туман, с трудом поднял руку, коснулся лица, поднес к глазам. Не кровь — сок, хоть и красный. Рокэ таки сбил проклятую ягоду, потому и орут. Выходит, Бакра его оправдал? Именно Бакра, ведь Ворон не целился, похоже, он вообще нажал курок случайно, перехватывая пистолет. Эти дриксенские курки так легко соскальзывают… Странно, оправдан он, а смотрят в сторону. Дикон аж позеленел. Закатные твари, да что ж там у них такое?!

Повернуться было еще трудней, чем поднять руку, но Эпинэ все-таки повернулся. Адгемар Кагетский неподвижно лежал на земле. Половина лица казара была залита кровью, кровь залила и благородные седины, и белый мех одежд. Он был безнадежно мертв.

Рокэ был верен себе — с дикарями и мужланами он вел себя как с Людьми Чести, а с Людьми Чести — как с дикарями. Дик, с трудом скрывая отвращение, смотрел, как его эр беседовал с бакранской ведьмой — уродливой старухой с коричневым лицом и кустистыми черно-седыми бровями. Ведьму звали Премудрая Гарра, она увязалась за войском, чтобы отыскать старый бакранский алтарь, и нашла.

Алтарем оказалась черная каменная плита, заваленная грудами щебня. Бакраны раскапывали святилище два дня, и наконец чудовищная глыба, плоская, как стол, и блестящая, как зеркало, явилась во всей своей сомнительной красе. Вокруг вкопали шестнадцать шестов, на которые насадили козлиные черепа, украшенные черными и красными лентами. Зрелище вышло весьма внушительным, талигойцы, проходя мимо, прикладывали руку к губам и склоняли голову, отвращая зло, бакраны видели в этом знак почтения их святыне и не обижались. Довольный и гордый Бакна предложил Алве взглянуть в глаза великому Бакре, и Ворон согласился. Дик сам не знал, зачем увязался за своим эром, но предстоящий ритуал вызывал у юноши болезненное любопытство.