Нил Гейман - М - значит магия

Ярко светила луна, мир был явственен и бесцветен, а ночь - тепла.

Мы подошли к дому, увидели свет в окнах, остановились на крыльце и заговорили о группе, которую я как раз собирал. В дом мы не пошли.

Потом как-то вышло, что теперь я пойду ее провожать. И мы пошли обратно, к ее дому.

Она рассказывала мне о ссорах с младшей сестрой, которая таскала у нее косметику. Луиза подозревала, что ее сестра уже занималась сексом с мальчиками. Луиза еще ни разу не занималась сексом. И я тоже.

Мы стояли на дороге у ее дому, под натриево-желтым светом фонаря, в свете которого наши лица были бледно-желтыми, а губы - черными.

Мы улыбнулись друг другу.

А потом мы просто пошли куда глаза глядят, выбирая улицы потише и тропки побезлюднее. За одни из новых кварталов тропа вела в лес, и мы пошли по ней.

Тропа вела прямо вперед, было темно, но окна домов вдалеке были похожи на звезды, спустившиеся на землю, и луна светила довольно ярко. Один раз мы испугались, когда кто-то впереди вдруг зафыркал и засопел. Мы прижались друг к другу, увидели, что это просто барсук, посмеялись и пошли дальше.

Мы говорили всякую чушь про свои мечты, желания, мысли.

И все это время я хотел поцеловать ее, тронуть ее грудь, обнять ее, позволить ей обнять меня.

Наконец я улучил подходящий момент. Над тропой проходил старый кирпичный мост, мы остановились под ним, и я прижал ее к себе. Ее губы открылись навстречу моим.

И вдруг она застыла.

– Привет, - сказал тролль.

Я выпустил Луизу из рук. Под мостом было темно, но эта темнота была заполнена троллем.

– Я ее заморозил, - сказал тролль, - чтоб нам поговорить. Так вот: я съем твою жизнь.

Сердце мое часто билось и я чувствовал, что весь дрожу.

– Нет.

– Ты сказал, что вернешься. И вернулся. Свистеть научился?

– Да.

– Это хорошо. Никогда не умел свистеть.

Он принюхался и кивнул.

– Приятно. Ты вырос. Больше жизни, больше опыта. Мне больше есть.

Я схватил Луизу, словно неподатливого зомби, и вытолкнул ее перед собой.

– Не ешь меня. Я не хочу умирать. Ешь ее. Она точно вкуснее меня. И на два месяца старше. Какая тебе разница?

Тролль молчал.

Он обнюхал Луизу снизу доверху: ноги, промежность, грудь, волосы.

И взглянул на меня.

– В ней нет вины, - сказал тролль. - А в тебе есть. Она не нужна мне. Мне нужен ты.

Я посмотрел из-под моста на свет звезд в ночи.

– Но я столько всего не сделал, - сказал я, скорее себе, чем троллю. - То есть… я еще… Ну, я ни разу не был с девушкой. И не был в Америке. Я еще…

Я запнулся.

– Я ничего не сделал. Пока еще…

Тролль молчал.

– Я могу придти еще раз. Когда буду старше.

Тролль молчал.

– Я вернусь. Честное слово.

– Вернешься? - спросила Луиза. - А куда ты собрался?

Я обернулся. Тролль исчез, а девушка, в которую, как мне раньше казалось, я был влюблен, стояла в тени под мостом.

– Пора домой, - сказал я ей. - Пошли.

Мы пошли домой, и по пути не сказали ни слова.

У нее был роман с ударником из панк-группы, в которой я играл, а потом, много позже, она вышла замуж еще за кого-то. Уже после ее замужества мы однажды встретились в поезде, и она спросила, помню ли я ту ночь.

Я ответил, что помню.

– Ты мне очень понравился той ночью, Джек, - сказала она. - Я думала, ты меня поцелуешь. Я думала, ты хочешь пригласить меня на свидание. Я бы согласилась. Если бы ты пригласил.

– Но я не пригласил.

– Нет, - сказала она. - Не пригласил.

Волосы у нее были коротко острижены. Это ей не шло.

Больше я ее не видел. Элегантная женщина с натянутой улыбкой не была девушкой, в которую я был влюблен, и мне было неловко с ней говорить.

Я переехал в Лондон, а потом, через несколько лет, переехал обратно, но городок, в который я вернулся, не был тем, который я помнил с детства: здесь не было полей, ферм, каменистых тропинок, и я уехал оттуда, как только смог, уехал в деревню еще миль на десять дальше по дороге.

Мы поселились - я уже женился, и наш малыш учился ходить - в старом здании, которое некогда, много лет назад, было вокзалом. Пути давно сняли, и пожилая пара, жившая напротив нас, разбила огород на том месте, где раньше лежали рельсы.

Я старел. Однажды я нашел у себя седой волос; в другой раз я услышал свой голос в записи и понял, что он в точности похож на голос отца.

Я работал в Лондоне продюсером в одной большой музыкальной фирме. Каждый день я ездил в город на поезде, иногда возвращаясь домой вечером.

Мне пришлось завести в Лондоне небольшую квартиру: нелегко ездить в город каждый день, когда группа, которую ты ведешь, с трудом выбирается на сцену к полуночи. Это, в свою очередь, означало, что у меня появилась масса возможностей переспать на стороне, при желании. Желание было.

Я думал, что Элеонора - так звали мою жену; наверно, надо было сказать раньше - не знает о тех, других женщинах; но однажды зимой я вернулся из Нью-Йорка, неплохо проведя там две недели, и, войдя в дом, увидел, что он холоден и пуст.

Элеонора не оставила записки. Она оставила мне письмо: пятнадцать машинописных страниц, ни единой опечатки, и каждое слово - правда. Даже постскриптум, где было написано: «Ты ведь не любишь меня. И никогда не любил.»

Я надел пальто, вышел из дому, и просто побрел вперед, ошеломленно и несколько оцепенело.

На земле не было снега, но стоял мороз, и опавшая листва хрустела у меня под ногами. Деревья черными скелетами стояли на сером фоне шершавого зимнего неба.

Я шел вдоль дороги. Мимо проносились машины, спеша кто в Лондон, кто обратно. Я оступился на ветке, незаметной в куче темных листьев, порвал брюки и оцарапал ногу.

Я дошел до соседней деревни. Дорогу пересекала речка, и по ее берегу шла тропка, которую я раньше не видел. Я пошел по ней, глядя на местами замерзшую воду. Река журчала, плескалась и пела.

Прямая и почти заросшая травой тропка уходила в поля.

На обочине я заметил камешек, почти вросший в землю. Я поднял его и счистил грязь. На запекшейся фиолетовой поверхности появился странный радужный отблеск. Я сунул его в карман пальто и держал в кулаке, шагая дальше, и это утешало и грело душу.

Река устремилась в сторону, через поля, а я молча шел по тропу.

Я шел еще примерно с час, и потом увидел дома на насыпи - новые, маленькие, приземистые.

А потом я увидел мост, и понял, где я: на старых путях, только я пришел сюда с другой стороны.

На опоре моста виднелась надпись «Барри любит Сьюзан», и вездесущая эмблема «Национального фронта».

Я стоял под мостом, под аркой красного кирпича, посреди оберток от мороженого и пакетиков из-под чипсов, и смотрел, как мое дыхание паром разносится в морозном вечернем воздухе.

Штанина присохла к разодранной в кровь ноге.

Над головой, по мосту, проезжали машины: я слышал, как в одной громко играло радио.