Игорь Мерцалов - Я, Чудо-юдо

– Да я понимаю. «Наши», «ваши» – этак всякий судить горазд, как будто не все люди одинаково на свет появляются. Только я о другом речь веду: не успели бы твои викинги, едва грань заповедную перейдя, напасть на другой корабль и сжечь его дотла. Такие дела быстро не делаются, уж ты мне поверь. А тут уже и обломки на берег выбросило…

– Погоди, – прервал я. – Это что там лежит?

– Еще обломок, наверное.

– Нет… Человек!

Мы подбежали – и правда, там лежал, вцепившись пальцами в песок, мужчина средних лет, в разодранной рубахе навыпуск, босой. Судя по всему, бедолага еле добрался до линии прибоя, где потерял сознание.

Лицо он имел скуластое, но, как и у Платона, окладистая борода и стриженные «под горшок» русые волосы не оставляли сомнений в национальной принадлежности. Новгородский ремесленник с первого взгляда признал земляка, а едва глянув на золотой нательный крест и богатый рубиновый перстень, с легкостью определил и социальный статус.

– Из купцов будет. Живой ли, соколик? Я прислушался – купец дышал, но слабо.

– Придержи-ка его…

С помощью Платона я аккуратно взвалил найденыша на плечи и понес к дому.

Несколько часов даже в теплой воде не ахти как полезны для организма, особенно в стрессовой ситуации, поэтому мы раздели купца и завернули в одеяла. Он не очнулся, но по изменившемуся ритму дыхания стало ясно, что обморок перешел в глубокий сон.

Баюн внимательно осмотрел пострадавшего и, состроив профессорскую морду (да простят мне эту фразу все профессора – но как сказать иначе, если у кота наличествует именно морда? К тому же наш Баюн умен, и ему подобное выражение вполне пристало), заявил, что ничего страшного у пациента не наблюдает.

– И слава богу, – перекрестился Платон.

– Чудо, надо бы посмотреть, не выбросило ли еще кого на берег.

– Разумно мыслишь, – похвалил я. – Платон, не сочти за труд, пройдись. А я поднимусь в башню, посмотрю на море через зеркало.

– А я останусь дома и присмотрю за гостем, – сказал Баюн, хотя это и так подразумевалось: не требовать же от него, случись нужда, переноски раненых.

– Только не пугай его сразу как проснется, – попросил я.

– О чем это ты, мой лохматый друг? – возмутился кот. – Другое дело, если бы остался ты, тогда имело бы смысл беспокоиться о его пробуждении. А чем, по-твоему, может испугать человека благородное животное?

– Красноречием. Не обижайся, но после того, как был на волосок от смерти, говорящих котов увидать…

– Ладно, убедил, красивый, я буду нем как рыба, – сказал кот и шумно сглотнул – мы ведь еще не завтракали. – Ты только сам-то шапку-невидимку не забудь…

Всматриваясь в зеркало, я увидел на море кусок мачты и несколько досок, пару полупустых бочонков, какое-то тряпье. Потом заметил человеческую фигуру и уже готов был бежать к лодке, но тут разглядел, что в груди у бедолаги торчит рукоять ножа.

Далеко уже, не выловить, а то бы хоть похоронили по-человечески. Но живого человека окликнуть можно, а мертвого среди волн искать? Прими, Господи, душу новопреставленного… новопреставленных, поправил я себя. Сколько их там было?..

Я вернулся в терем коротким путем, через внутренний дворик. Баюн встретил меня на крыльце черного хода.

– Надевай малахай, он уже проснулся.

Организм у купца был на зависть крепкий. Пережив ночной бой, крушение, часы отчаяния в темной воде, он вздремнул часок и вот уже встал свежим и почти бодрым. Тень воспоминаний омрачала бледное лицо, однако по сторонам он смотрел с ярко выраженным любопытством.

Завернувшись в простыню как патриций, купец обошел терем, никого не найдя, пожал плечами и, вернувшись в малую горницу, стал смотреть в окно.

– Чудны дела твои, Господи, – пробормотал он. – Куда же меня занесло? Дерева все южные, терем вроде наш, но образов не видно. Да и не мог я на юге очутиться, никак не мог. Если только…

Что «только», он не произнес, сел на лавку и протянул руку к вошедшему вместе со мной Баюна.

– Дом обжит, а люди где? Эх, кабы ты, котейко, мог сказать…

Ненавязчиво увернувшийся от непрошеной ласки котейко тотчас оглянулся на меня, но я отрицательно покачал головой. Пускай Платон, как придет, все объяснит ему, тогда уж и мы явим себя во всей красе.

Купец между тем продолжал:

– Ох, чую, не обошлось тут без волшебства. Вот и думай, радоваться ли избавлению, или к страшной участи готовиться. А, ладно, что наперед горевать. – Прервал он себя, расправил плечи и потянулся. – Авось да обойдется, не все ж кудесники злодеи… А коли и злодей, так хоть накормит перед смертью, – добавил он, икнув.

Кот вновь посмотрел на меня. Понимаю, понимаю, самому хочется. Сходить за Платоном, что ли? Однако голодные глаза кота и купца заставляли сжиматься сердце, и я вдруг подумал: да в чем, собственно, дело? Психологический настрой у мужика оптимальный. То есть снимать шапку-невидимку, может, не стоит, но на небольшое волшебство новгородский купец наверняка отреагирует адекватно.

Под удивленным взглядом купца и укоризненным – кота, я взял самобранку и расстелил на столе. Эх, жалко, у Платона руки не дошли вчера ее постирать. То есть и я хорош, мог бы сам позаботиться, просто Платон, едва появившись у нас, так решительно взял на себя ведение домашнего хозяйства, что никому уже и в голову не приходило обделять его работой.

А скатерть-самобранку (можете записать, мало ли, вдруг когда пригодится) при постоянном употреблении следует стирать не реже чем через три дня. Без этого блюда пресными становятся. И важно, постирав, ни в коем случае не выжимать – просто повесить на веревку, сама обтечет и просохнет. Не любят самобранки, чтобы их выжимали, непременно что-нибудь переперчат потом.

Впрочем, с нашей-то скатерочкой мы давно уже свои люди. Не обидела она гостя, тут тебе были и щучьи головы под чесноком, и порционные судачки а-ля натюрель, а от приправ такой дух стоял – казалось, сам воздух нарезай ломтями и кушай. Купец судорожно сглотнул, огляделся с самым несчастным видом, размашисто перекрестился и набросился на еду. Баюн требовательно щекотнул ему голую ногу. Новгородец, понимающе кивнув, переставил на пол плошку с чем-то рыбным.

Я слушал, как у них трещит за ушами, как они аппетитно кряхтят и сладко причмокивают, и глотал слюну. Кажется, никогда в жизни не был так голоден, а ведь если вдуматься, все муки – из банальной зависти…

Утолив первый голод, купец вновь огляделся, опрокинул для храбрости бокал зеленого и вполне бодро провозгласил:

– Гой еси, хозяин щедрый, дом тебе полной чашею за доброту твою. Благодарствуй, да не осердись, но неловко мне одному, как бирюку, столоваться. Коли можно, яви такую милость, покажись!

Ну коли сам человек просит… Я потянулся к малахаю, однако Баюн отчаянно замотал головой: ни в коем случае, мол. Да подь ты, хвостатый, не такой уж я страшный. Помню же, каким себя нарисовал, да и в зеркало уже тысячу раз смотрел – ничего. В смысле, притерпеться можно…