Виктор Поповичев - Транс

– Значит, новенький, раз из клетки недавно, – сказал кто-то стоящий где-то в начале цепочки людей. – Давай жратву и проваливай.

– Ту, что дали за кровь?.. Опоздали, господа. Меня уже обчистили какие-то сволочи. И накостыляли. – Я задрал рубаху, показал почерневший синяк на брюхе.

– Говоришь, что только сегодня из клетки вышел? – Хорошо одетый человек глянул на меня подозрительно.

Я уже приготовил ложь, которой собирался попотчевать любого, кто нашел бы меня здесь, у цистерны:

– Слушайте, чертовщина получилась. Работал страховым агентом… Шел на автобусную остановку и… в клетке?! Думал, сон. А когда иглу в вену воткнули… Что это за государство?

Пахнущий одеколоном человек выкрикнул какое-то имя, и ко мне подошел низкорослый крепыш.

Раздалась чья-то команда, и цепочка людей двинулась – след в след. Вновь зажужжал воздух.

– Давай, – подтолкнул меня низкорослый. – След в след иди, таков порядок. Ну?..

Песок кончился, и мы несколько минут шли по битому кирпичу. Затем продирались сквозь заросли спутанной с металлическими стержнями проволоки.

Остановились перед сколоченным из досок щитом. Здесь стоял охранник. Он включил фонарь и освещал каждого входящего в узкую лазейку между досками, за которой вход в подземелье.

Спустились по шаткой лестнице вниз. Прошли сырой, пахнущий плесенью коридор, которому, как мне казалось, и конца не будет. Свернули в галерею, освещенную чадящим огнем факелов. Вскоре еще раз свернули, теперь уже в полутемный коридор с множеством дверей по обеим сторонам. Шедшие впереди люди гомоня побежали вперед, а мой охранник схватил меня за шиворот и втолкнул в комнатушку, в которой горела керосиновая лампа.

За столом у противоположной входной двери стены сидел старик. Он, ероша пальцами седую голову, читал книгу. Даже не глянул в мою сторону.

– Съесть бы чего-нибудь, – сказал я и достал из-за пазухи оставленный мне людьми Фели кусок. Стал жевать. Старик потянул ноздрями воздух и уставился на меня водянистыми глазами.

– Хочешь? – Я отщипнул ему кусочек.

Он, сглотнув слюну, уткнулся в книгу. Я пожал плечами и с аппетитом съел все сам.

Низкорослый, опираясь на литовку как на костыль, мерил шагами комнату, что-то бормоча себе под нос.

Скосив глаза, я заглянул в увлекшую старика книгу и удивился – книга на финском языке. «Значит, он просто не понял, когда я ему предложил еду», – подумал я, пытаясь извлечь из памяти те несколько слов финского языка, которые когда-то знал. Как я раньше не догадался, что в городе могут жить люди разных национальностей?

Дверь отворилась. В комнатушку вошел здоровенный мужик в ватнике. Кивнув на меня, сказал:

– К шефу, – сам присел рядом со стариком.

Вновь низкорослый повел меня по коридору.

Вскоре, отворив одну из дверей, впустил меня в хорошо освещенную комнату. Свечей было много – более двух десятков, и все в канделябрах по стенам.

За крепким столом, крытым зеленым сукном, сидел хорошо одетый человек, видимо тот самый, что разговаривал со мной там, у цистерны. Несколько минут мы смотрели в глаза друг другу.

– Жаль, что ты начал врать с первых минут нашего знакомства. – Он кивнул на стул. – Я – Хогерт.

«О каком вранье речь?» – подумал я, припоминая наш разговор у цистерны. Но ничего, дающего ему основание обвинять меня во лжи, не нашел. Потому сделал недоуменное лицо и пожал плечами.

– Ладно. – Хогерт махнул рукой. – Дело ясное. Как звать?

– Василий Поляков. Кузнец, – по-военному отчеканил я.

– Так-то оно лучше. Врать нет смысла. Тут все, как один, – подонки: всякая сволочь, совершившая преступление, и не одно.

– Так ведь и я… Товарища – подельника – ранили в перестрелке с милицией. Пришлось рвать когти. Правда, прежде разрядил пистолет в голову подельнику – все равно ему крышка. И мента последним патроном, – соврал я.

– Дальше не надо. – Хогерт вытянул руку ладонью вперед: – Не надо подробностей. Надоело… Забудь все. И никогда не рассказывай о прошлом. Что ты умеешь, Кузнец?

Наверное, он решил, что Кузнец – кличка.

– Знаю травы. Могу делать лекарства из корешков, цветов.

– Лекарства – это хорошо. Значит, завтра пойдешь за травой.

Я обратил внимание на его артикуляцию – с его губ должен срываться совсем другой звук, вернее, звуки. Хотелось проверить, совпадает ли артикуляция со звуками, но Хогерт ничего не спрашивал, а я боялся говорить, чтоб не попасть впросак из-за неосторожного слова. Странный был взгляд у Хогерта. Пустой, что ли? Какой-то неестественный и холодно-настороженный.

Так и не вымолвив ни слова, он показал мне рукой на дверь.

За дверью в коридоре меня дожидался низкорослый. Он что-то сказал подошедшему карлику, держащему над головой свечу, хотя в коридоре было достаточно светло, и толкнул меня вперед.

Мы остановились перед дверью, которая в отличие от других в этом коридоре была обита металлом. Мой охранник, приложив щеку к круглому отверстию в середине двери, долго молчал. Затем сплюнул и отодвинул мощный засов. Втолкнул меня в комнату.

Я осмотрелся. Сколоченные из жердин нары в два этажа, стол, два стула и лучина над чашкой с водой у входа. За столом сидела женщина, она куталась в залатанное одеяло, смотрела на меня и молчала. Медленно и ритмично раскачиваясь, стукала носком грубого ботинка по деревянному полу. На стене над ее головой висел портрет какого-то китайца в кепке с коротким козырьком.

– Душно здесь, – сказал я, устраиваясь напротив женщины, так и не предложившей мне сесть.

– За что тебя? – спросила она тихо, продолжая раскачиваться и стукать носком ботинка по полу.

– Убийство. – Я вздохнул.

Она кивнула сочувственно. Пожала плечами, нервным движением рук поправила прическу, одеяло распахнулось, показался ворот темного заношенного платья. Я глядел в лицо сокамерницы, пытаясь определить ее возраст: вроде и молодая, лет тридцати, но мешки под глазами, морщинки на лбу и щеках.

– Хогерт заплатил за меня два мешка хлеба, – сказала она не без гордости и опустила голову. Стала разглядывать ногти на правой руке.

– Я первый день в городе. Совсем запутался. Ума не хватает понять: где мы? Откуда все? – Я развел руками.

– Оно и видно, первый, – не оголодал по бабе. Запомни, стоит мне пискнуть, и пропал ты… Тюрьма это. Город-тюрьма. Кто-то из ученых выдумал гнутое время или что-то в таком роде. И теперь всех, кто… – Она провела пальцем по шее. – Террористы, убийцы всех мастей – всех направляют сюда. Да ты и сам говоришь, по мокрому делу шел.

Что-то дрогнуло в ее лице. Веко над правым глазом стало дергаться. Уголки пухлогубого рта опустились. Она зябко повела плечами, поправила одеяло и медленно подняла голову, избегая смотреть мне в глаза. Ее лицо можно было бы назвать симпатичным, если бы не набрякшие веки.