Александр Прозоров - Земля Мертвых

Девка оглянулась, испуганно вскрикнула, попятилась к кровати:

— Не надо! Не трогай меня.

Пожалуй, желания баловаться с ней у Семена и не имелось, но этот беззащитный вид некогда гордой боярской дочки, ее жалобный голос после давешних угроз, молящий взгляд побудили в нем исконное мужское желание подмять, овладеть, сделать своей. Он прикрыл дверь, снял с себя пояс.

— Нет, — уже намного тише попросила Алевтина, сознавая полную бесполезность своих молений.

Зализа подступил ближе и опрокинул ее на постель.

Еды в разоренном доме толком не оказалось: ярыга смог выставить на стол только холодную буженину, трех суховатых копченых лососей из ледника, да корчагу соленых грибов.

— Вы тут что, не ели эти дни, что ли? — удивился опричник.

— Стряпуха сбежала, — зачесал ухо ярыга.

— Так, а эти… — кивнул Зализа в сторону внутренних комнат. — Жена боярская, дочь?

— Боярыня все время в церкви, в Замежье, у иконы Сергиевской стоит, а дочка его не спрашивала ничего…

— Ну, так покорми! — повысил голос опричник. — Еще помрут с голодухи. А спрос опять с меня будет.

«Если сразу на себя руки не наложила, то теперь и подавно не наложит — подумал Зализа. — Главное, чтобы по глупости не преставилась».

Поместное ополчение начало подтягиваться часа через три. Одетые в броню конники въезжали во двор, привычно отворачивали влево, на ничем не занятую утоптанную плешь. Спешивались, подходили к иссеченному жребием, проломленному тыну, осматривали, негромко переговаривались. Выждав еще час, Зализа вышел из дома в сопровождении настороженных черносотенцев.

— Становись для смотра, ополчение! — приказал он, разворачивая волошинские сотные грамоты.

Боярские дети, недовольно ворча, начали выстраиваться вдоль тына, разбиваясь на небольшие группы. Зализа невозмутимо ждал, а вот Василий и Феофан заметно волновались: они хорошо понимали, что оказались втроем против двух десятков хорошо вооруженных и обученных воинов. Опричника же занимал другой вопрос — кто из пришедших на смотр воинов являет собой детей боярских, а кто — просто назначенный волей боярина вооруженный смерд. Впрочем, скоро стало видно, что оружных смердов в усадьбу не явилось вообще: на земляной плеши выстроилось пять отрядов разного числа во главе с выступившем вперед боярином. Семен кивнул, и начал осмотр с левого отряда:

— Кто таков? — остановился он перед боярином.

— Борис Пушкин, сын Василия Мыткиновича, — представился воин в новом куяке, одетом поверх старой кольчуги.

— Боярский сын Борис Пушкин, — нашел его в выписке из новгородской книги Зализа. — Пятьдесят три двора, шестьсот семьдесят семь чатей пашни.

Боярский сын Пушкин, даром что волошинский волостник, имел под рукой больше чем втрое больше земли и чуть не в пять раз больше дворов чем государев человек, воевода Семен Зализа. На смотр он честно привел шестерых всадников с собой седьмым, все на крепких, откормленных жеребцах. Судя по грамоте, двое из воинов были его сыновьями, еще четверо — из дворовой челяди. Именно так отряд и выглядел: боярин и сыновья в сверкающих начищенными пластинами куяках поверх кольчуг, все остальные — в пожилых, носящих следы былых схваток колонтарях.

Следом стоял боярский сын Рапейкин, лет пятидесяти на вид вместе с не менее пожилым ратником. Оба — в тегиляях поверх кольчужки. Рапейкин имел три деревеньки общим числом в семь дворов и на своих двухстах десяти чатях явно не жировал. Зализа поморщился: он чувствовал что его самого и его поместье, раскиданное среди болот Северной пустоши ждет точно такое же будущее.

Боярский сын Ероша привел трех всадников вместе со своим пятнадцатилетним сыном — только-только попавшим в реестр новиком. Боярский сын Николаев — двух оружных смердов. Боярский сын Хавьюг — одного.

— Восемнадцать, — подвел итог смотру Зализа. — По сотным грамотам должно быть двадцать два ополченца. Кто уклонился?

— Никто не уклонился, — гордо вскинул подбородок Ероша. — Боярина Аманова намедни вместе с сыновьями на этой само дороге стрельцы насмерть убили.

— На этой дороге застрелили татей, желавших бунт противу государя учинить, — повысил голос Зализа. — И оправданием неявке это служить не может!

— Они боярина ехали защищать! — поддержал Ерошу один из пушкинских детей. — Они ему клятву верности давали!

— Им их деревеньки еще дед волошинский пожаловал! — добавил боярин Николаев. — Верой и правдой всегда служили, как отцы и прадеды завещали.

— Вот как? — скрипнул зубами опричник. — Значит, раз прадед землями одарил, значит и измену покрывать можно? На нашей земле один государь: Иван Васильевич! И против него никому ни за какие волости выступать непотребно! Крамолой это называется, изменой, а не преданностью!

— Мы боярину Харитону Волошину клятву приносили, — тихо сообщил Николаев. — Куда прикажет, туда и пойдем.

— Что?! — схватился за саблю Зализа. — За боярином-изменником? Шляхту тут решили учудить? Государя не слушать?

Боярин Николаев тут же с готовностью обнажил свой клинок, а оба его смерда вытащили на свет Божий прямые дедовские мечи. Василий и Феофан выступили вперед, готовые прикрыть своего друга и воеводу.

— Вот значит как, бояре?! Один государь за Русь отвечать должен? А вы его предавать будете, да землю нашу свенам да литовцам продавать? Кровь за Третий Рим государь проливать станет, а вы гвозди римлянам подносить? — продолжал поносить предателей опричник. — Каким идолам молитесь, нехристи? Пошто от веры нашей так легко отступаетесь?

— Ты, человек государев, вместе все не мешай, — неожиданно выступил Борис Пушкин. — Мы от государя и веры нашей не отступаем, и живот за землю русскую уже клали. А клятву верности боярину Волошину приносили все, и отрекаться от нее не намерены.

— Не отступаете? — повернулся к нему Зализа, сдвинув в сторону своих засечников. — А то, что боярин Харитон свитки священные, в самом Иерусалиме со святых книг списанные, себе под седалище клал, это вы знаете? Где ваша вера, боярин Борис? Что, и в чародействе, как в измене, Волошина покрывать станете?

— Лжешь, боярин!

— Пред Господом клянусь, — отпустив рукоять сабли, осенил себя крестом Зализа. — Самолично нашел!

На этот раз бояр проняло. Измену Харитоном Волошиным царю они еще могли понять и даже, верные клятве, поддержать, но посрамление святых грамот и веры православной — никогда.

— Сюда меня государь самолично порубежником поставил, — напомнил боярам опричник. — Северную пустошь от ворога оберегать, смуты и лихоимства не допускать. И его именем я вам приказываю дома бока отлеживать прекратить и выходить отныне в засечные наряды согласно сотной грамоте в полном оружии и одвуконь.