Александр Прозоров - Донос мертвеца

— А ты погоди, — перехватил молодую женщину третий воин, присоединившийся к двум другим. Ладе задрали нижнюю юбку чуть не на голову и поволокли к скамье.

— Касьян!

Рука мужика задрожала, он едва не зарычал от бессилия, но непослушные ноги развернули горящее от ненависти тело, вывели его во двор и прошли еще несколько шагов до сеновала. Громко хлопнула дверь, отрезая женские крики, и он упал на доски пола, в бессильной ярости колотя по ним кулаками.

Перестав баловаться с неожиданно расплакавшейся девчушкой, воин выпрямился, несколько минут созерцал, как его товарищи развлекаются с распятой у скамьи сервкой, потом повернул голову к господину:

— Я заведу коней во двор, господин епископ?

— Да, ступай, — кивнул священник. — И распорядись насчет завтрака. Я не спал больше суток. Хочу поесть и лечь в постель.

У воина чуть дернулись уголки губ — можно подумать, охрана спала! Но он лишь подобострастно поклонился.

— С вашего позволения, господин епископ, я заведу коней во двор. А на стол пусть баба накроет, после того, как брюхатить перестанут. У нее в печи наверняка что-то есть.

Священник вышел в соседнюю комнату и громко хлопнул в ладоши:

— Прекратить! А ты, — тощий палец указал на женщину, — приготовь еды. И быстро!

Сервка, всхлипывая, встала, оправила юбки, полезла на печь и сняла сверху узкую длинную доску с расстегаями, потом, отодвинув заслонку, ухватом извлекла из горнила очага низкий горшок, узкий снизу и широкий в верхней части. Тоже выставила на стол. Из угла кухни принесла большой кувшин с кисловатой брусничной ухой.

Первым в гордом одиночестве поел священник. Истребив больше половины пирога и не притронувшись к горшку, он ушел в спальню, скинул плащ, сапоги, забрался под шерстяное одеяло и мгновенно провалился в сон. Потом к столу присели его телохранители, доев пирог и вычистив горшок с кашей. Пятеро тут же разошлись по углам, а двое оставшихся на страже подождали, пока баба уберет со стола, а потом опять позвали ее в горницу.

— Смотри, чтобы ни звука, — предупредил один, втыкая в сосновую столешницу нож. — Спят все.

Второй подпихнул к столу. Ее ткнули лицом в пахнущие смолой доски, снова задрали юбки. Женщина тихонько постанывала, скребла ногтями дерево, но издать хоть один громкий звук так и не решилась. Заскучавши по женскому телу, ливонцы сменились по три раза, прежде чем насытились и отпустили бабу.

— Давай, обед готовь, — напомнил один. — Чем кормить-то станешь?

— Кашей, — подавилась слезами сервка.

— Не, так не пойдет, — закрутил головой другой. — А мясо?

— Нету…

— Как нет? А хрюкает кто? — хмыкнул второй. — Сейчас, будет…

Он подтянул штаны и направился к дверям.

Свинью разделали быстро и умело, основную тушу велев закинуть на ледник, а окорок запечь на ужин.

Женщина пару часов провозилась у печи, выполняя приказ захватчиков, но вскоре ее опять вызвали в горницу и поставили к столу.

Удовлетворив похоть, один воин пошел будить смену, а второй предупредил:

— Ты баланду для скотины запарить не забудь, орет уже бедная.

Но залить кипятком крупу она толком не успела: первое, что сделали проснувшиеся ливонцы — так это полезли под юбки.

Сготовить к полудню обед она толком не успела, но никто все равно не проснулся, так что ничего страшного не произошло. Правда, вскоре расплакался ребенок. Лада, повернувшись спиной к скучающим ливонцам, достала мальчонку из колыбели, поднесла к груди. Тот сперва почавкал, потом снова начал орать. Мамка попыталась дать другую грудь, но ор не прекращался. От постоянного крика начали ворочаться воины.

— Уберите этот вой! — сквозь сон выкрикнул священник.

Женщина, всхлипнув, прижала к себе младенца покрепче и пошла к дверям в избу. Дежурные воины переглянулись, и один тронулся следом.

Лада вышла на улицу и, нежно убаюкивая сыночка, покачивая и негромко ему напевая, открыла крышку колодца.

— Эй, ты чего задумала? — крикнул с крыльца ливонец.

— Так, — всхлипнула мама, — смертный приказал вой убрать…

— Дура, воду испортишь! Хочешь избавиться — в лес неси!

Но гнать смертную в лес демону показалось скучно. Тем более, что ее придется возвращать: должен же кто-то кормить его будущее тело! Он поступил иначе: дохнул на крохотную искорку еще только нарождающейся жизни, вдувая в нее чувство тепла и сытости, и младенец почти сразу блаженно заснул.

Расплакался снова он уже только в следующую смену охранников. Лада, помня недавнее помутнение рассудка, тут же подхватила малютку и метнулась во двор:

— Касьян!

— Лада! — вывалился с сеновала мужик.

— Касьян, у меня молоко пропало!

— Как?

— Да так, насовсем, — расплакалась женщина и передала сына мужу в руки. — Возьми… А то убьют его… Чтобы не шумел…

Она утерла подолом нос и пошла назад — на свою женскую муку. Следящий за порядком ливонец пропустил ее мимо, прикрыл дверь, спросил:

— Корова-то у вас есть?

— Да чтоб ты сдох!

— Я не сдохну, дитятка умрет. Есть молоко?

Касьян промолчал, прижимая к себе сыночка. Ливонец, вздохнув, осмотрел двор:

— Жеребенок! Тоже малой… Ты кобылу когда-нибудь доил?

Не дождавшись ответа, он спустился вниз, пошарил по двору, нашел какой-то ковшик, присев у ворот, отер его снегом и вошел в стойло. Оттуда послышалось тревожное ржание. Спустя несколько минут вышел, неся немного плещущегося в емкости парящего молока:

— Вот, возьми.

Русский промолчал. Ливонец покачал головой, поставил ковшик на пол. Прикинул расстояние: мужик ногой может пнуть, и отодвинул чуток подальше. Положил на край белую тряпицу:

— Вот чистая. С собой брал, чтобы рану, если зацепят, прикрыть. Ты ее смочи, и в рот пососать давай.

Русский опять промолчал. Воин дошел до двери, остановился:

— Ты от меня ничего не бери, не надо. Пусть твой ребенок от твоей лошади возьмет.

Он вошел внутрь, прихватил кувшин с брусничной водицей, немного попил. Из горницы доносились стоны: его напарник, уложив сервку на спину и удерживая за ноги, старательно пытался пробить ее своим удом насквозь. Поначалу воин отвернулся, рассматривая убранство кухни, но тяжелые равномернвю выдохи и жалобные женские стоны никуда не исчезли и потихоньку просачивались в сознание, растекаясь по телу и концентрируясь внизу живота еще совсем не старого мужчины. Плоть его, словно проявляя любопытство к интересному представлению, напряглась и оттопырила штаны, норовя вырваться наружу. Горшки и чугунки занимали внимание все меньше.

— У-у… — простонал сквозь зубы более молодой ливонец, немного постоял у края стола, потихоньку расслабляясь, отступил. — Ты будешь?

— Да, — чуть ли не вопреки своей воле кивнул напарник и перехватил русскую бабу за ноги.