Александр Прозоров - Люди меча

С каждым подходившим отрядом у боярина Шуйского появлялось все больше и больше уверенности в своих силах, своих возможности и своей значимости: ведь это была его боярские дети. Ратные люди, живущие на его земле и послушные его воле.

Незадолго до сумерек ручей тянущихся к Бежецку оружных людей иссяк, но здесь уже собралось почти шесть сотен воинов. Может, и не большое войско, но для выступления против крохотной Ливонии вполне достаточное. Снежное поле на берегу Мологи наполнилось ржанием, людскими голосами; расцвело множеством костров, запахло дымом и мясом.

Между тем Петр Шуйский не спешил — до назначенного времени сбора оставался еще срок, и в день святого Сергия на ведущей в сторону Москвы накатанной дороге появились долгожданные красные тегиляи: это подходили кашинские стрельцы. Закончив с полевыми работами, они почти всей слободой решили сесть на коней и попытать удачи в ливонских землях, надеясь взять на саблю то, чего не додала жалованная государем кормилица-земля. Пять сотен всадников!! Или, точнее, пехотинцев: выступая в поход одвуконь, воевали стрельцы все-таки в пеших порядках.

Теперь, когда его рать увеличилась почти вдвое, Петр Шуйский счел возможным никого из отстающих не ждать и утром следующего дня снялся с лагеря, двинувшись нахоженной дорогой к Вышнему Волочку. Еще не успевшие притомиться лошади преодолели первый переход в сто с лишним верст за два дня — и здесь, под деревянными стенами крепости, в общее войско влилось еще пять сотен тверских татар Аблай-хана.

Теперь, собрав войско в единый кулак, боярин Шуйский доверил его своему дядюшке, наказав дождаться отставших обозов, после чего двигаться к Валдаю, и Старой Руссе, а сам, пересев с туркестанца на обычного скакуна с тремя преданными холопами помчался вперед.

Наверное, любого европейца удивило бы, что торопясь куда-то военачальник меняет быстроного породистого скакуна на обычного мерина, однако боярин знал, что делает: рать выходила как раз на ямской тракт от Москвы до Новгорода, промчаться по которому на «перекладных» полтораста верст можно и за десять часов. На такое ни один конь, пусть даже драгоценной арабской породы, все равно не способен.

Впрочем, до темноты боярин Шуйский успел добраться только до Вины, где заночевал на ямской станции, а поутру без спешки направился к Георгиевско-Юрьеву монастырю.

Толстые и высокие стены монашеской обители, украшенные островерхими зубцами и двумя высокими теремами над западными и восточными воротами, окружали холм широким овалом, наглядно доказывая свою древность. Ныне уже давно так не строили. Стремительно ворвавшиеся в ратное дело пушки диктовали свои требования, и во всех боевых крепостях стены перестраивали, спрямляя их для облегчения огненного боя, и обязательно возводили башни каждые двести-триста шагов — для установки в них пищалей и тюфяков.

Однако простоявший неподалеку от Новгорода уже пять столетий монастырь явно не собирался более выдерживать осады иноземцев, и переламываться на новомодный лад не желал. Оно и правильно — московские цари на бывшую вольную республику всегда посматривали с недоверием, и любую подготовку к войне могли принять за намерение взбунтоваться.

Впрочем, заниматься ремеслами монахам пока никто не запрещал, и рядом с шестистолпным трехглавым храмом, под несущийся с пятишатровой колокольни малиновый перезвон, успешно работала дворовая типография, дымила винокурня, а два десятка работных людей умело плавили бронзу, отливая колокола, паникадила и, естественно, пушки.

Спустившись с коня на землю, несколько раз перекрестившись на надвратную икону Георгия Победоносца и отвесив ей глубокий поклон, Петр Иванович снял с пояса кистень и постучал рукоятью в темные от времени деревянные створки. Прислушался. К воротам явно никто не спешил, и он застучал снова.

— Кто тревожит молящихся в столь неурочный час? — внезапно послышался укоризненный голос со стороны стены.

Боярин испуганно шарахнулся в сторону, снова перекрестился, скинул с головы шапку и поклонился замшелым валунам:

— Раб божий Петька Шуйский к отцу игумену Артемию прибыл по спешному делу.

Створка дрогнула, двинулась вперед, открывая достаточную для прохода человека или коня щель. Боярин, махнув рукой холопам, шагнул вперед, перекрестился на золотые купола собора, вернул подшлемник на голову и спросил у придерживающего створку молодого послушника:

— Здоров ли отец игумен?

— Отец Артемий литургию служит, — покачал головой послушник, словно часть вины за необходимость службы этой лежит на госте.

Боярин удивленно пожал плечами: что за служба такая? Для заутрени поздно, для вечерни рано. Может, отпевает кого игумен? Так послушник тогда так бы и сказал. Послушник, притворив ворота и набросив засов, торопливо направился в сторону храма, бросив гостей на произвол судьбы. Петр Шуйский махнул своим холопам, указывая в сторону бревенчатых изб под монастырской стеной, в которых жили наймиты, а сам следом за послушником поспешил к церкви.

Увы, узнать, что за служба велась в такое время боярин так и не успел: игумен Артемий, одетый в скромную черную схиму, показался на ступенях, ненадолго задержался, благословив и дозволив облобызать руку одетому в одну лишь власяницу старцу, после чего спустился вниз, благословил боярина, протянул руку к нему.

Шуйский, торопливо сбив с головы шапку, прикоснулся губами к тыльной стороне ладони.

Игумен, положив руку на нагрудный крести и глядя гостю в лицо, надолго задумался, потом улыбнулся:

— Я вижу, ты въехал через восточные ворота?

— Да, отец Артемий, через них.

— И еще я вижу, что Господь милостив к тебе и подарит немало успехов в начатом тобой деле.

— Благодарю тебя, отец Артемий… — осенив себя крестом, поклонился боярин.

— Не меня, Бога благодари, — ответствовал игумен. — Идем.

Он двинулся по двору в сторону белоснежного, отдельно стоящего одноэтажного домика с небольшим шпилем и крестом наверху — в обители игумена имелась своя часовенка. Боярин, с облегчением одев шапку на уже начавшую мерзнуть голову, двинулся следом.

Комната, в которой обитал игумен была обширной, но аскетичной: выбеленные стены и потолок, пюпитр с раскрытым на нем рукописным Служебником со множеством пометок на широких полях, бюро из красного дерева, похожего на вишню, стол, несколько табуретов и деревянное ложе под окном, закрытым похожей на лед полупрозрачной слюдой, два высоких медных трехрожковых подсвечника с толстыми восковыми свечами на них. Печь находилась радом с дверью, ведущей в помещение под крестом и согревало не только эту келью, но и часовню.

— Так какая нужда привела тебя в нашу обитель, сын мой? — указал гостю на табурет у стола игумен.