Александр Прозоров - Слово шамана [= Змеи крови]

— На татар! Поход на басурман сбирается! Кто хочет за христианскую веру быть посажен на кол, кто хочет принять всякие муки за святой крест — приставай к нам!

К тому, когда Даниил Федорович добрался до Белой Церкви, что уже десятый год считалась столицей донского казачества, вокруг него — позади, впереди, на левом берегу Дона — уже успело собраться никак не менее сорока сотен казаков, а по реке следом за его челнами плыло еще полсотни стругов.

Донская столица мало чем отличалась от обычного татарского стойбища: сотни войлочных шатров, орущие верблюды, блеющие овцы, всепроникающий запах кислятины и конского пота. Правда, здесь стояло несколько рубленных часовен, церквей и один настоящий большой каменный храм, сложенный из оштукатуренного известняка: та самая Белая церковь, выходящая главными вратами на центральную площадь, и с огороженным частоколом обширным подворьем, на котором виднелись крыши еще нескольких домов.

Остановившись перед храмом, Даниил Федорович скинул шлем и подшлемник, широко перекрестился на висящую над входом икону, низко поклонился, вошел внутрь. На площади, в ожидании, пока московский гость выйдет наружу, начал скапливаться народ — в свободных рубахах, широких шароварах и замысловато намотанными на пояс длинными матерчатыми поясами, поперек которых, на животе, была засунута сабля, а иногда — и пара длинных кинжалов.

Наконец боярин вышел, причем в сопровождении священника. Остановившись на ступенях, Адашев снова широко перекрестился, поклонился на три стороны и громогласно объявил:

— Люди православные! По указанию государя Ивана Васильевича и с благословения митрополита Московского отправляюсь я ныне воевать земли басурманские, татарские! Посему и клич бросаю: а пойдете ли вы со мной в поход священный?

— Любо!!! — с облегчением заорало в толпе сразу несколько голосов. — Любо! Пойдем с тобой боярин!

— Пойдем! — поддержали и другие казаки. — Смерть неверным!

Тут же мимо московского гостя выступил вперед отец Григорий, поднял тяжелый золотой крест:

— То есть повинность наша, братия, и каждого христианина за веру умрети, — казаки начали опускаться на колени, креститься покорно склонив голову. — За що от Господа в Троицы Светой Единого гойную и стократную заплату в небе одержати рачиш.

— Господи, спаси, помилуй и сохрани… — тихо завторили ему сотни голосов.

Адашев тоже перекрестился, одними губами читая молитву, и сделал условный знак холопам, чтобы выкатывали сгруженное с ладей пшеничное вино.

Дело шло к быстрому завершению. Только что он выиграл самое главное — право командовать войском. Кичащиеся своей вольностью казаки никогда не принимали присланных царем воевод, а посему ему пришлось пойти на маленькую хитрость — не просить признать себя воеводой, а позвать казаков присоединиться к нему. Дальше он разберется уже с сотниками, или атаманами кругов, или головами — и как там они еще своих главарей называют? Однако нужно было дать понять этим разбойникам, что и их мнение учитывается в предстоящем походе, что и от них зависит общий успех.

Выждав, пока затихнут молитвы, дьяк снова поднял руку:

— Вопрос у меня есть к вам, православные! Кому флот походный доверить? Кто ладьи через море поведет? Кто повезет нас всех басурман проклятых бить?

Казаки замерли в мучительных раздумьях, и стало слышно, как поскрипывают камушки под приближающейся объемной бочкой.

— Ваську Безусова нужно, — предложили слева. — Он о прошлом годе два корабля турецких потопил!

— Молод еще! — отозвались справа. — Матвея Водяного надо! Он давно плавает.

— Стеньку Рыжего! — начав входить в азарт, выкрикивали все новые и новые имена казаки. — Серьгу Грязного! Он самый лихой!

Поначалу Адашев решил, что общего мнения станишники не достигнут никогда, но постепенно в многоголосом оре начал побеждать атаман Безусый. На крыльцо рядом с дьяком поднялся молодой, круглолицый и кареглазый казак. Правда, с усами, и довольно длинными. Низко поклонился:

— Благодарствую за доверие братцы.

Разномастные крики стихли, слившись в единое дружное:

— Любо!!!

— А теперь ради благосклонности своей государь угостить вас всех желает! — боярин указал в сторону выставленных холопами бочонков. — А кто еще захочет, может на причал, к ладьям московским идти.

На этот раз Адашев перекрестился вполне искренне — похоже, дело окончательно срослось. Сколько раз уже он по указу царскому в походы с казаками донскими и днепровскими ходит, а все до последнего часа не верит, что под свою волю их подмять получится.

Васька Безусый, к его удовольствию, на дармовую выпивку не прельстился, оставшись стоять на ступенях, и Даниил Федорович обратился к нему:

— Сотников и тысячных собрать надо. Решить всем вместе, как поход зачинять.

— Сотников и тысячных у нас нет, боярин, — покачал головой казак. — Атаманов собирать надо. Но сегодня уже не получится. Только завтра. Моя ладья у причала рядом с твоими стоит. На носу череп лошадиный прибит, и усы к нему из пакли приделаны. Там около полудня и встретимся. Любо?

— Вполне, — согласно кивнул дьяк.

Казаки упивались вином далеко заполночь, пока не попадали от усталости, кто где был — иные прямо на ступенях церкви, в обнимку с попами, а иные в скотном загоне, вперемешку с овцами. А может, кто и к свиньям забрался, про то теперь не узнать — хаврюшки твари такие, они и сожрать беспамятного человека могут. Донская столица напоминала поле боя, усеянное телами павших в неравной битве. Над бесчувственными станишниками бродили одетые в бронь боярские дети и любовались своими будущими соратниками в боях.

Как и предсказывал Безусый, приходить в себя православные воины начали только к полудню, и вскоре стали выстраиваться перед часовнями и церквами в длинные очереди, собираясь исповедаться и причаститься перед ратным походом на нечестивые земли.

А утором следующего дня государев дьяк в сопровождении своих бояр и пяти сотен казаков под командой атамана Черкашенина вышел одвуконь из Белой Церкви и скорым маршем устремился вниз по Дону.

Амер Талык, гордо поглядывая на пощипывающих молодую травку лошадей, неспешно двигался вдоль табуна, помахивая сплетенной из трех тонких кожаных ремешков плеткой, и мечтал о том, как из-за холма выскочит огромная стая волков — но он ринется наперерез, прогонит их прочь, а вожака убьет нагайкой и завтра поутру привезет в род, небрежно сбросив возле отцовской юрты.

— Мне доверили пасти бейский табун, — вслух произнес он. — Вот я и стал совсем взрослым.

То, что он ушел в степь к табуну не один, а вместе с двумя дядьками ничего не меняло — ведь за сохранность коней отвечает каждый из них, и отправив его вместе со взрослыми пастухами отец явно признавал его равенство с прочими мужчинами.